Это все принимаешь за чистую монету: ведь учебник, в школе так учат, везде говорят об этом. В телевизоре, в газетах, книгах, журналах! Уже потом, когда в голове что-то появляется, в Инете копаешься – и глаза на лоб лезут! Оказывается, во время Сталина-то оправдательных приговоров было в десять раз больше, чем сейчас, когда я живу! Что ж за тоталитаризм такой? Смотришь на эти чистки пресловутые, а там большинство оказываются не то что посаженные, а просто из армии уволенные! Реабилитированных сколько, через год, через два – уму непостижимо! Да и бог с ним, со Сталиным-то, давно это было. Но вот вы мне сейчас рассказали, а я же читал воспоминания фронтовиков всяких, сколько передач смотрел, и везде, всегда: мол, власовцев расстреливали сразу же. Прям моментально. И снова литературу открываешь, и волосы дыбом встают. Если вы расстреливали всех, так откуда же заключенных столько, откуда отфильтрованных столько взялось?!
Почувствовав, что фактически ору, я замолчал. Эхо от последних слов метнулось по комнате и затихло.
Трогает ли их то, что я говорю? Или до них просто не доходят эти слова, скатываются, как вода с птичьих перьев?
На живом, переменчивом лице кавказца отражалась буря чувств. Непонимание, недоверие, злоба и ненависть по отношению ко мне, мгновенная растерянность. Они сменяли друг друга, как картинки слайдов, прогнанные в ускоренном режиме. Он то и дело оглядывался на капитана, будто бы ожидая команды, готовый в любую секунду броситься на меня и разорвать в клочки.
Каменный Будда Терехов санкции не давал.
Побелевший, словно мертвец, Свиридов сидел, положив ладони на стол.
– Ложь, понимаете? – устало продолжил я. – Мы живем в мире, в котором не то что коммунизм-капитализм, мы живем в мире, которым правит ложь! Нам врут на каждом шагу, по сто раз на дню, врут по устоявшейся привычке. Может, это и смысла даже не имеет, но все равно тебе соврут. Я рос на американских мультиках и кино. Понимаете? И, главное, ты фильм смотришь, один, другой, третий, и тебя как прозрение какое настигает – они же одинаковые. И мультики с одним и тем же сюжетом, и фильмы. И тут тебе попадается что-то старое, советское, так ты от экрана оторваться не можешь. Те же «В бой идут одни старики…», да неужели ты будешь «Терминатор» пересматривать столько, сколько ты про летчиков этих смотрел? Как будто глоток какой-то свежего воздуха: ты на экран смотришь, а у тебя душа поет. Потому что ты им всем, тем, кто играет там, тем, кто погибает вроде бы понарошку, ты им веришь.
Я сделал небольшую паузу. Отодвинул стул и опустился на него. Кавказец ожег меня пламенным взглядом карих глаз:
– Почему американские? Что, своих нет?
Поразительно, но в его вопросе звучало вместе с недоумением какое-то странное понимание. Будто бы он уже предвидел ответ. Впрочем, может, я и выдавал желаемое за действительное. Ведь мне, еще и самому не до конца осознающему, что я говорю, страстно хотелось, чтобы смысл речи дошел до бойцов.
– Есть. Знали бы вы, с каким восторгом начинал смотреть новые фильмы про войну… И после каждого сеанса выходишь из кино и думаешь – ну ничего, следующий-то лучше будет. А следующий – такое же говно. Из раза в раз. Там пусто. Мыльный пузырь, где, кроме картинки, нет ничего – ни чувств, ни правды, ни смысла.
Последовав моему примеру, задавший вопрос мужчина тоже сел.
– И потом дошло до меня. Все очень просто. Мы – совершенно другие. Мы выросли на американской культуре, на Интернете и на MTV. Этого оказалось достаточно, чтобы перестать понимать вас. Чтобы забыть вас.
Мне тяжело было это говорить. Но иначе нельзя. Я подводил именно к такому выводу, и теперь мне следовало озвучить его, нанести последний штрих на завершенную картину моего мира.
– Нет, мы не отказались от ваших подвигов и от ваших жертв.