Вступили другие инструменты, звучание ансамбля усилилось, но затем стало стихать, и вновь зазвучала лишь скрипка, её прощальные манящие аккорды.
Сцена снова погрузилась в темноту, а потом луч света осветил аналой в левом углу, где уже застыл в ожидании Ларри Ланспик. Его мощный голос заполнил весь зал:
Когда на суд безмолвных, тайных дум
Я вызываю голоса былого…(08)
Квиллер вопросительно посмотрел на Полли: она была сама сосредоточенность, она тщетно силилась увязать образ женщины, которую хорошо знала, со стихами, которые слушала сейчас. Да и он тоже, слушая сонет, пытался найти в стихах разгадку прошлого Эвфонии, а может быть, и причину её самоубийства.
Из глаз, не знавших слез, я слезы лью
О тех, кого во тьме таит могила,
Ищу любовь погибшую мою
И всё, что в жизни мне казалось мило.
Свет снова выхватил из темноты трон и цветы, а медленная мелодия танца Равеля внесла дополнительную печаль в общую картину на сцене. Прозвучало стихотворение <Я о тебе не должен больше думать>, потом французский романс <По секрету>. И Квиллера вдруг осенило: Эвфония скорбела по своему утраченному возлюбленному, но, конечно, не по дедушке Гейджу. Стихотворение анонимного автора ещё больше укрепило его в этой мысли.
Две белых бабочки
Целуются в полете, вновь разлетаются,
Затем, как два опавших лепестка,
Опять летят неразделимо друг от друга,
Паря в потоке солнечного света,
Стремясь уединиться поскорее там,
Где можно ни о чём земном не думать…
…И вот они, соединившись вновь,
Кружатся в быстром па-де-де в потоке лёгком…
Им суждено расстаться навсегда,
Один подхвачен будет быстрым ветром,
Его подруга на скале холодной останется,
И то, что жизнь ещё теплится в ней,
Вам скажет трепет тонких нежных крыльев.
Прозвучавший флейтовый дуэт и стихотворение <Я верен останусь тебе, Синара…> лишь подтвердили догадку Квиллера. В зрительном зале слышались всхлипывания, и даже Полли приложила несколько раз платок к глазам. От такой её реакции Квиллеру стало не по себе, он знал: Полли вспоминает своё собственное прошлое.
Поминальное представление подходило к концу. Занавес позади сцены опустился, и, когда зазвучало Адажио для флейты и арфы, появилось изображение танцовщицы, которая томно проплывала по сцене, за ней трепетал и развевался легкий газовый шарф. Кружась, танцовщица опустилась на колени, склонив голову, потом встала с колен с высоко поднятой головой и широко раскинула руки. Белокурые локоны танцовщицы были стянуты на затылке в узел, как у балерины, а сам узел был перехвачен пурпурной лентой.
Сперва по зрительному залу пронёсся шёпот, но затем, когда видеоролик закончился, наступила немая тишина и… полная темнота. Неожиданно сверкающие лучи яркого света залили сцену, и все присутствующие замерли, услышав громогласные аккорды Симфонии для органа. Все как будто застыли, чувствуя, как мощные звуки божественной музыки вселяют в их души уверенность в победе духа над плотью, но протяжные финальные аккорды, смолкнув, вновь навеяли на зрителей ощущение невосполнимой утраты.
– Ууух! – шумно выдохнул Квиллер, когда в зрительном зале зажёгся свет. Оцепенение постепенно стало проходить, шум голосов нарастал, группы людей потянулись из зала. В фойе приятели и друзья, встречаясь друг с другом, обменивались вопросами, пытались комментировать только что увиденное.
– Что-то неописуемое! – сказал Арчи Райкер.
Кэрол Ланспик сообщала всем и каждому, что цветы для букета и оформления сцены – георгины, гладиолусы, пурпурные астры, орхидеи и амариллисы, – доставили самолетом из Чикаго.
Сьюзан Эксбридж, владелица антикварного магазина, говорила, что кресло с изогнутой спинкой прежде стояло в вестибюле особняка Гейджев и что она купила его у Эвфонии за две тысячи долларов.