Марта нахмурилась. Через полминуты сказала:
– Я вам объясню кое-что: есть люди, которым нужны клавиши. Многие довольствуются дешёвым синтезатором, а некоторым необходим рояль, – Марта через зеркало улыбнулась брату.
На меня снизошла благодать, как от соприкосновения с шедевром. Какая великолепная метафора: «Паркетный джип – синтезатор, а Hammer H2 – концертный рояль». Настолько безвкусная машина, что даже в этом что-то есть. Если бы на таком транспортёре катался я, то это выглядело бы явной сублимацией, но когда за рулём такая кариатида, как М. Стальская, всё обретает смысл и завершённость.
На штраф-стоянке выяснилось, что машину можно забрать только завтра, и только после уплаты штрафов. Наш автомобильный вояж по променаду, плюс парковка на пешеходной зоне, плюс аварийная ситуация, стоили нам десять тысяч рублей. Примерно на эту же сумму у Стальского имелись старые неоплаченные штрафы. Дежуривший на штраф-стоянке полиционер, на нашу просьбу забрать из багажника оставшийся тираж газеты, лишь матерно пошутил.
– Сбережения таят как обещания политиков после перевыборов, – прокомментировал Глеб сложившуюся ситуацию, вынимая из кармана бумажник.
– У меня есть заначка, я заплачу, – сказал я, доставая свой портмоне.
– Да у меня самого есть, я сам заплачу, – проворчал Стальский и начал выбирать из своих карточек нужную.
– Так плати тогда, а не плачь! – сокрушённо продекламировал я, вознеся руки к небу.
– А я что, по-твоему, делаю?..
– А может чёрт с этим ведром? Она не стоит двадцать тысяч, – сказал я.
– А тираж газеты! – повысил голос Глеб.
– Ах, точно! Совсем забыл! – схватился за голову я.
– У тебя память как у рыбки, – проговорил Глеб, утрированно покачивая головой.
За нашими спинами просигналила машина Марты, и несколько раз моргнули прожекторы на крыше.
– Что же мы скажем Сицилии? Она будет считать нас за ненадёжных людей. За пиз…лов, если одним словом, – сказал я Глебу, пока он вбивал в аппарат номер своего техпаспорта, который он, каким-то хреновым чудом, помнил наизусть.
«Спасибо за пользования нашим терминалом», – сказал приятный женский голос из динамика.
– Это мои кровные деньги, сучка электронная, – выругался Стальский, пнув терминал.
«Не забудьте взять чек. Козлина», – не остался в долгу аппарат. Марта нетерпеливо засигналила и заморгала прожекторами на крыше, призывая торопиться. Мы повернулись и сразу снова отвернулись, чтобы дальше обдумывать план действий. Марта опустила стекло и прокричала:
– Что вы там замерли, как терракотовые воины?!
– Сейчас, Крошка, гангстеры посовещаются и решат, что делать дальше, – интонацией Джона Диллинджера ответил я.
– Заедем в «Фанерный Пейзаж», а потом домой, – объявил наши планы Марте Глеб.
– Не выйдет, босс. Боссы… Я через полчаса должна быть в суде, – у меня, знаете ли, ещё остались незаконченные дела. Так что адьёс, пендехос, – Марта начала сдавать назад и выкручивать руль, чтобы выехать со штраф-стоянки.
Мы бросились вдогонку с криками: «Ну, хоть до «Фанерного Пейзажа»!»
*****
В «Пейзаже…» состоялась унизительная сцена оправдания перед хмурящейся и негодующей Сицилией Владимировной. Выслушав наш лепет, она сказала: «Подождите, я на минуту» и вышла. Оставшись одни в кабинете, мы со Стальским посмотрели друг на друга и одновременно вспомнили как нас винтили полисмены, как мы катались по весенней мостовой, как не давали отнять у нас газету, как Стальский поднял над головой стопку La Critic’и, а менты не могли допрыгнуть, чтобы конфисковать улики, как толпа живо заинтересовалась нашей газетой (как только газета показалась им объектом репрессий со стороны официальных властей), как Стальский метнул в толпу эту жёлтую стопку, и как люди начали хватать её и прятать под одежду, и уносить ноги, чтобы в спокойной обстановке ознакомиться с содержанием… «Граждане, да здравствует свобода слова! Ура-ура!..» – передразнил я крик и интонацию Стальского в тот момент, на пятачке перед храмом. «Вокруг хаос. Все мои идеалы: испорченные слова… Я ищу душу, которая смогла бы мне помочь. Я из разочарованного поколения, Разочарованная…»
– Ун-дос-трез! – подхватил Стальский.
– Je suis. D'une génération désenchantée, désenchantée!
Мы поумирали от смеха. Потом немного успокоились.
– Прикинь, Глеб: сейчас вернётся Сицилия, сядет напротив нас, так задумчиво поглядит-покивает, а потом, вдруг!.. Выхватить из ящика стола полутораметровый резиновый член и, прямо через стол, забьет им нас насмерть.
– А-ха-ха! – пуще прежнего захохотал Стальский. – Как Гарри Топор!..
– Ага!.. А-ха-ха! – покатывался я.
– Сделает из тебя клюквенный джем огромным резиновым членищем, – сквозь смех проревел Стальский, показывая предплечье и кулак.
В это мгновение вернулась Сицилия Владимировна. Мы не успели погрустнеть соответственно моменту.
– Рада, что вам весело, – сказала Сицилия, воцаряясь на своём кресле руководителя.
Мы скорбно потупились. Сицилия поправила манжеты и шмыгнула носом:
– Значит завтра заберёте оставшийся тираж из багажника машины?
– Да! Да! Безусловно! – хором заверили мы.
– Тогда не смею вас больше задерживать. До завтра, господа, – Сицилия повернулась вполоборота и начала рассматривать стену.
Мы подскочили с табуреток и, пождав хвосты, бросились к выходу.
– Кстати, – остановила нас Сицилия, – смотрела сегодня новости на «Кефире»: «Да здравствует свобода слова…» – в этом что-то есть. Определённо.
*****
Утро следующего дня. Подъём по будильнику. Лёгкое похмелье. На правом боку обширный синяк, – вчерашняя боевая травма; «вследствие самостоятельного падения на поребрик возле памятника Шаляпина», – запись в протоколе задержания.
Марта крутилась на кухне. «Привет-привет». После водных процедур, я постучался в комнату Стальского; он не ответил. Я зашёл. Глеб спал.
– Вставай, слесарь Коля. Па-да-па-да-па-дам, – слегка повысив голос, проговорил я над его ложем.
В комнате стоял дух сильно закладывающего за воротник жильца. Открыл шторы и дверь на балкон.
– Чёрт! Сколько натикало? – прохрипел Стальский.
– Семь тридцать утра. Разбудить тебя в семь сорок?! – пошутил я.
– Я ещё пьян. Возьми свои права. А что так рано?
– Сто процентов нам будут мотать нервы с возвращением «шесть девять». В одиннадцать открывается «Фанерный Пейзаж», – было бы очень мило с нашей стороны быть там, когда Сицилия придёт на работу.
– Знает ли Сицилия, во сколько обошёлся нам этот тираж? Она жалкие пятнадцать тысяч заплатила, а потрачено было… все… все сорок! – Стальский начал подниматься с кровати.
– Ладно, пойду. Марта там что-то готовит, – я сделал заинтригованный вид.
– О, ноу! Ты должен кое-что знать о моей сестре, чувак, если намерен провести с ней всю оставшуюся жизнь, – ковыряясь в глазах, сказал Глеб.
– С чего ты взял, что я… Ладно, что я должен знать? У неё есть член? У каждого свои недостатки. Я не думаю, что это большая проблема… Если, конечно, член не большой! А-ха-х! – я развеселился. – Я так и знал, что вы с Мартой разделённые после рождения сиамские близнецы. Ты на неё всё время злишься, потому что при операции по разделению всё хозяйство досталось ей! Ха! А тебе ни хрена! – я хлопал себя по коленке и от души смеялся.
– Нет, член покажется тебе досадной мелочью, когда ты попробуешь её стряпню, – Стальского не то в шутку, не то всерьёз передёрнуло.
– Да что там готовить, у нас сплошные полуфабрикаты! – отмахнулся я. – Кинул на сковороду и готово.
– Она даже консервную банку откроет так, что содержимое невозможно будет жрать, – Глеб, наконец, поднял своё туловище с кровати.
– Уверен, ты преувеличиваешь. Не надо делать из еды культа.
*****
– Как? Вкусно? У вас так много блинчиков с творогом, значит, вы их любите, – Марта сидела с довольным видом напротив меня за кухонным столом.
– Спасибо, очень вкусно, – ответил я.
– Так что не ешь?
– Я один съел, я мало ем…