– Вы жалеете об этом, мастер Линдгрем?
– Я жалею об этом, сэр Джон. Королевские мануфактуры, которые льют пушки из моей меди, платят мне вполовину от того, что я имел от торговли с варварами. Я потерял целое состояние!
– Я сочувствую вам, мастер Линдгрем. Может быть, я могу чем-нибудь вам помочь? (клюнет?)
Я не знаю, чем вы можете мне помочь. (Ого, вот это ближе к делу! Только осторожно, старина Оскар!) Или вы предлагаете мне продавать медь Петру? Я швед, господин посланник. Это просто невозможно!
– Well, мастер Линдгрем! Я вовсе этого не предлагаю. Я предлагаю вам продавать медь нам – англичанам. А то, что мы свободно торгуем с дикарями, это уже не должно вас касаться. (Надо сразу брать старика за жабры, если он согласится, а он, чувствую, согласится, будь я проклят!) Я сведу вас с одним моим соотечественником. Конечно, в этом для него будет риск, как и риск для моей репутации, согласитесь…
– О, да! О да, господин посланник! Торговля – это всегда риск. Я понимаю, понимаю! (Только не спеши, старина Оскар. Надо поторговаться с этим английским дьяволом.) Это можно обговорить. Но не стоит слишком спешить. Надо все хорошенько обдумать. Когда я смогу поговорить с вашим земляком?
– Я напишу ему. Сейчас он должен быть в Лондоне. В любом случае это не займет больше месяца. Не должно. И еще, мастер Линдгрем. Я это делаю для вас совершенно бесплатно.
– Я очень это ценю, сэр Джон! Я ваш должник. Но старый Оскар Линдгрем – купец! Старый Линдгрем не любит быть должником. Вы ведь, наверно, хотели знать, о чем говорили на Риксдаге позавчера? Вам будет это интересно. Ведь хотели?
– Мы не вмешиваемся в ваши внутренние дела.
– Ладно вам. В обмен на вашу любезность… На Ригсдаге было решено искать возможности заключить мир с Россией.
В комнате повисло тяжелое молчание. Множество мыслей за один момент промелькнуло в голове посланника его Величества короля Англии. Значит, мир… В таком случае Россия невиданно усиливается, а Швеция становится ничтожной на карте мира, никому не нужной и ничего не значащей. Это плохо. Очень, очень плохо. Это противоречит интересам Великобритании.
– Это твердо решено, мастер Линдгрем?
– Мы все потеряли на континенте. Денег в казне нет, хотя налоги растут и растут. У нас нет союзников, а у врагов целая коалиция. Этот дьявол Петр вот-вот скоро высадится в Швеции, и с моря некому нас защитить, потому что флот потерян. Еще немного, и русские отберут у нас Финляндию. Даже сама королева хочет заключить мир. Ах, мистер Картерет, если бы он сдох! Если бы Бог покарал его и он сдох, этот косматый дьявол Петр! Тогда у нас еще был бы шанс! Почему дикие стрельцы не зарезали его в младенчестве! Почему его бородатые бояре не подсыпали ему яду!
– Я согласен с вами. Смерть Петра была бы выгодной для Швеции.
В этот момент в дверь гостиной тихо постучали, и Линдгрем, резво вскочив с кресла, исчез за нею. Спустя какое-то время он вернулся, но вернулся не один, а в сопровождении совсем юной девушки в весьма простом, длинном платье.
– Господин посол должен меня извинить, потому что я должен отлучиться на полчаса. Я хочу познакомить вас с моей внучкой Агнессой.
Картерет вскочил и галантно раскланялся.
– Хочу предложить вам, господин посол, чтобы в мое отсутствие Агнесса показала вам дом. Когда я вернусь, то мы поужинаем.
Старик вышел.
Посол с Агнессой по лестнице поднялись на третий этаж. Агнесса со свечой в руке шла впереди, и посол, следовавший за ней, мог видеть маленькие ее ножки в изящных с жемчужными узорами красных башмачках, смотревшихся не в тон простому платью. В коридоре третьего этажа было еще мрачнее, чем там, откуда они только что поднялись. Похоже было, что этот этаж был давно покинут, так как каждый их шаг поднимал клубы пыли. Здесь пахло мышами и плесенью.
– Представляете, я провела здесь все детство. Вот моя бывшая комната, – промолвила Агнесса, обернувшись к посланнику. – Мне всегда было страшно здесь, и это длилось годами.
Она отомкнула первую дверь анфилады. Комната средних размеров предстала перед ними, с двумя узкими и высокими, как во всем доме окнами. Мебель была, большей частью, вся старинная, немецкая, к великому удивлению посланника. Точно такие же резные ясеневые шкафы с медными ручками в виде львиных голов сэр Джон имел возможность видеть во время своей службы у Мальборо в Саксонии. То же самое можно было сказать и о стульях, спинки которых украшали гербы прежнего владельца. Судя по всему, они некогда окружали двумя по-солдатски стройными шпалерами длинный обеденный стол в каком-либо саксонском или баварском замке. Неисповедимы пути господни! При виде всех этих вещей, проделавших столь долгий путь и коротающих свой деревянный век за тысячу миль от родины, на сердце сэра Джона легло острое чувство ностальгии. Он вдруг подумал, что прошло уже полтора десятка лет и что он изменился и постарел, а они – шкафы, стулья, и столы – служат людям уже невесть сколько времени и впредь будут спокойно-царственно смотреть на своих мимолетных хозяев с иронической улыбкой на этих львиных мордах, когда от посланника его Величества уже и следа на земле не останется. Отбросив, наконец, подобные мысли, сэр Джон продолжил знакомство с комнатой Агнессы далее. Старый деревянный стол с простенькой резьбой теснился к одному из окон, на столе топорщилась пером чернильница с давно высохшими чернилами. К столу было придвинуто старое, с бульдожьими коренастыми ножками, кресло, на котором лежали какие-то листочки бумаги, частью исписанные мелким подчерком, а частью чистые. Но посланник не смотрел уже ни на кресло, ни на стол, ни на расставленный у противоположной стены ряд сундуков. Даже необычная для девичьей комнаты географическая карта в проекции Меркатора на стене не привлекла его внимания, не удивила его. Картерет смотрел на освещенное пламенем свечи лицо Агнессы. Но девушка не заметила его пристального взгляда и, видимо, погрузившись в какие-то ей дорогие воспоминания, с грустной улыбкой гладила старый, облупленный лак стола, как будто спину неведомого зверя.
– Пойдемте, как видите, здесь нет ничего интересного, – сказала она. – И еще, простите меня за глупую просьбу, сэр Джон, разрешите мне держать вас за руку. То есть, – засмущалась она. – Не могли бы вы взять меня за руку. Мне просто страшно здесь! – И добавила: – Ну правда!
Так одну за другой, со свечами в руках, как новобрачные, осмотрели они все прочие комнаты на этом этаже. Но Картерет уже не обращал внимания на старинные портреты с почтенными мужчинами в старинных костюмах, на забавную тяжеловесную мебель на толстых поросячьих ножках, на оружие старых времен, развешенное по стенам, а впрочем, еще вполне годное для доброй резни. Сэр Джон с глупой, почти счастливой улыбкой на лице, как верный пес, следовал за дробным стуком маленьких красных башмачков Агнессы. Он почти ничего не понимал из всего того, что ему она говорила, он потерял дар речи и только согласно мычал время от времени. И если бы сам великий герцог Мальборо увидел своего храброго лейтенанта в таком виде, то карьера сэра Джона так бы и остановилась на звании лейтенанта.
– А вот и самая жуткая комната из всех, – таинственно взглянула на него девушка, отпирая последнюю дверь большим длинным ключом – на такой запирались иные городские ворота. – Это комната моего прадедушки. Это он и купил когда-то этот дом.
Картерет, наконец, пришёл в себя и первым, высоко подняв над головой руку с горящей свечой, шагнул в помещение. Ничего не было в нем особенного, только слой пыли в этой комнате был куда больше, чем в предыдущих. Массивная дубовая кровать, задернутая балдахином, два тяжеловесных старинных промятых кресла, те же старые добрые сундуки, столь любезные этому дому и неизвестно что хранившие. Старые книги роскошной печати на длинной ясеневой полке привлекли внимание посланника, ибо он любил проводить досуг за чтением. Но книги все оказались скучными сборниками законов шведского королевства времен Великого короля Густава Адольфа, чей портрет, кстати, украшал одну из стен. На противоположной стене был еще один, где был изображен худощавый мужчина, со старческими впалыми щеками и тусклыми оловянными глазами, смотревшими на гостей холодно и подозрительно. Старик был одет в длинную черную мантию и головной убор, что носят судейские чины. В правой руке его было перо, левой же он указывал на маленькую статуэтку богини, олицетворяющей правосудие.