Пот заливал глаза, ломило спину. Ретту на перевязках сменил только что вернувшийся из деревни неподалеку молодой лекарь, и она, кивнув благодарно, отошла в сторонку, где стоял тазик для умывания, и с облегчением и непередаваемым удовольствием ополоснула лицо.
Молодые и старые, аристократы, купцы и крестьяне. В главном госпитале, казалось, смешались все имеющиеся в стране сословия. И удивительно, почти никто не требовал для себя особых условий. Хотя, конечно, бывало всякое. Но редких скандалистов быстро и ловко ставил на место Малиодор.
– Сестренка, – послышался тихий голос, и Ретта, обернувшись, увидела молодого парня не старше восемнадцати лет с перебинтованной рукой. – Не поможешь мне? Хочу письмо родителям написать, а самому неудобно с такой-то рукой.
– Разумеется, – согласилась Ретта и, взяв перо и писчие принадлежности, устроилась у кровати и принялась записывать под диктовку солдата.
Новости его были, в общем, все те же самые, что и у других страдальцев в его положении. Живой, руки-ноги на месте, голова цела. Лекари обещали отпустить его скоро домой на побывку, и это действительно была правда. Надписав на чистой стороне адрес, она запечатала послание и сказала:
– Его отправят с утренней почтой.
– Спасибо тебе, – поблагодарил солдат.
Она улыбнулась:
– Теперь отдыхай.
Тот послушно закрыл глаза, Ретта же отнесла и положила письмо в специально отведенный для этих целей ларец.
– Шла бы ты домой, девочка, – заметил Малиодор, приблизившись и покачав головой. – Вечер уж наступает. Устала ведь, на ногах не стоишь.
Красное солнце и впрямь висело уже над самыми крышами. Еще один день, словно выпущенная стрела, просвистел мимо. И когда только успел? Ретта провела ладонью по лицу и ответила:
– Пожалуй, вы правы, мастер. Пойду я.
Стражник, все это время терпеливо ожидавший госпожу, подобрался и вытянулся по стойке смирно. Ретта, впрочем, заметив его движение, привычно махнула рукой, разрешая расслабиться.
– До свидания, мастер, – попрощалась она.
– До свидания, девочка, – отозвался Малиодор. – Надеюсь, вести будут хорошими.
Герцогиня вопросительно подняла брови, но старый учитель ничего пояснять не стал, лишь загадочно и ободряюще улыбнулся. Гвардеец распахнул дверь, и Ретта вышла на свежий воздух. Свежий, конечно же, лишь по сравнению с атмосферой госпиталя.
Далеко над морем противно кричали чайки, к городу подступал милосердный вечер, пряча в складках темного покрывала разруху и боль. Мраморные колонны прозрачно розовели в закатных лучах, и можно было легко вообразить, будто вот-вот заиграет музыка и юные девушки заведут протяжную, нежную, мелодичную песню, как часто бывало в прежние времена. Всего год – а кажется, будто минули столетия, и мирная, беззаботная жизнь с веселыми ярмарками и поэтическими состязаниями подернулась пыльной, густой, удушающей пеленой.
Ретта вздохнула и ускорила шаг. От скорбных воспоминаний толку не было никакого, лишь сильнее начинало болеть сердце.
Впрочем, по сравнению с утренним временем улицы стали как будто более оживленными. Кто-то вернулся с дневных работ либо просто часть солдат распустили по домам? Но что это могло означать, если не то, что в их службе больше не было необходимости? И не значит ли это?..
Додумать мысль она не успела – из ближайшего проулка выбежал вестовой и, заметив герцогиню, поспешил к ней.
– Моя госпожа, – начал он торопливо, останавливаясь перед Реттой и вытягиваясь по струнке, – герцог вернулся час назад.
– Где он?! – не сдержав нетерпения, вскрикнула та и резко подалась вперед.
– У себя в кабинете.
Алеретт подобрала юбки и побежала во дворец, едва разбирая дорогу. Отец вернулся! Какие известия он привез?
Дыхание ее сбилось, волосы растрепались. Она перепрыгивала через клумбы и тощих кошек, испуганно смотревших ей вслед.
– Поворот, госпожа! – крикнул гвардеец. – Налево!
И она послушно свернула в указанном направлении.
Дворец, до последнего камня, до малейшей выщербины знакомый и бесконечно родной, предстал ей, словно видение принцессы Грезы: окутанный прозрачным туманом и розовыми вечерними лучами.
Ретта остановилась и несколько минут стояла, впитывая волшебную, чарующую картину всем существом, каждой клеточкой измученного, исстрадавшегося тела. Отчего-то казалось, что больше родной дом таким она никогда не увидит. Но что может быть глупее и нелепее подобной мысли?
Вновь ускорив шаг, она вошла в парадный холл, в изобилии украшенный вазами и скульптурами юных дев, вручила сундучок со снадобьями ближайшему стражнику и побежала на второй этаж.
Именно там, в дальнем конце тихой, уединенной галереи, убранной в соответствии со вкусами герцога картинами и музыкальными инструментами, располагался его рабочий кабинет. В мирное время здесь можно было встретить много народу: министров, просителей, успешно миновавших первый кордон из секретарей, и придворных дам, стреляющих по сторонами глазами. Однако теперь вокруг было на удивление пустынно и тихо, если не считать, конечно, лейб-гвардии, по-прежнему стойко несущей бремя охраны герцогских покоев.
При виде Ретты они брали на караул, и та неизменно приветливо кивала каждому из встреченных стражей. Последний предупредительно распахнул дверь, и герцог Рамиэль, до сих пор задумчиво смотревший в окно, обернулся, а увидев дочь, побледнел.
– Что случилось? – в нетерпении спросила Ретта, подбегая ближе и заглядывая отцу в глаза. – Какие вести?
Тот заметно смешался, и она внутренне похолодела. Что же произошло?
– Присядем, дочка, – мягким голосом сказал Рамиэль, указывая на пару кресел у стола.
Ретта села, терпеливо ожидая, а герцог устроился напротив, достал бумаги, некоторое время читал их, будто впервые видел, а потом отложил в сторону и потер затылок. Ожидание становилось невыносимым.
– Понимаешь, – заговорил он наконец, – нам, по сути, нечего было предложить Бардульву. А ему с нас взять. Переговоры шли сложно. В конце концов князь согласился удовлетвориться единовременной кабальной данью, которую, право, я даже не представляю, из каких средств платить. Но речь не об этом.
Рамиэль встал и подошел к карте, что висела на стене напротив стола. Заложив руки за спину, долго стоял, что-то высматривая и время от времени шевеля губами. Наконец произнес:
– Ведь князь молод.
Ретте показалось, что он продолжал разговор, который до сих пор вел сам с собой мысленно, но на всякий случай ответила вслух:
– Я знаю.
– Это хорошо, – кивнул герцог и снова потер затылок. – Понимаешь, я у него спрашивал, зачем ему это надо. Он сказал, что вовсе не для того, чтобы дополнительно нас унизить, и что я могу быть совершенно спокоен на этот счет. Мне кажется, девочка, все дело в том, что окрестные властители не горят желанием отдавать за него своих дочерей, а жена Бардульву все же нужна.
Тут Рамиэль обернулся, и Ретте показалось, что в алеющих закатных лучах глаза его полыхают каким-то мистическим, нереальным светом, так что она даже всерьез испугалась, хотя никогда себя не считала трусихой.
– В общем, дочка, – вздохнул герцог, – Бардульв предложил, и я согласился. Ты должна будешь стать его женой. Я продал тебя. Завтра утром он начнет отводить от Месаины войска. Прости меня, так получилось.
В этот момент закат окончательно прогорел, и на кабинет как-то внезапно упала тьма. Дверь осторожно приоткрылась, и один из слуг вошел, чтобы зажечь светильники, но Ретта этого уже не увидела. Она встала, слегка покачнувшись, и поспешно ухватилась за спинку кресла. Перед глазами плыло, но она ценой неимоверных усилий сохраняла неприступный, надменный вид.
Некромант! Предел мечтаний, что и говорить. Каково это – пойти под венец с человеком, который в любой момент может убить тебя, едва твоя жалкая жизнь станет ему не нужна? Интересный, должно быть, окажется опыт.