– …Культура ведь с ее наукой и искусством по природе своей растительна, это просто зелень, пышно цветущая там, где солнышко и влажно. Ботаники и социологи имеют в виду одну и ту же культуру, когда говорят и о растениях, и о людях. Ведь все эти очаги высокой культуры от Венеции эпохи Ренессанса до Вены времен Иосифа Второго были смачно удобрены денежным капиталом. Но это не значит, что все упирается в правильный уход. Поставишь теплицу – получишь тепличную культуру, чья судьба напрямую зависит от сохранности теплицы. Высокой, долговечной культуре нужен фактор естественной среды. Как говорится, поливай, но доверяй. У нас в стране всегда было из крайности в крайность: то холодная тундра, где крючьями растут дубы, об которые потом весь мир с восторгом режется, то теплица с attalea princeps, которая всегда норовит пробить крышу. Джобсы, гейтсы, маски, уорнеры, генералы сандерсы – все они оказались там, где в один момент хлынула денежная река. И тут они сами стали скручивать краны и прокладывать трубы.
– Но ведь до этого ты сказал, что рекой нельзя управлять, а можно только приторговывать, – Паня говорил отстраненно, смотря на свой полупрозрачный силуэт, отражавшийся в стекле вместе с островком кабинета.
– Да, сказал и не соврал. Те балаболы, которых ты назвал нравственными ориентирами и ткачами реальности, действительно способны лишь выжимать реку вперемешку с потом из своих мокрых футболок, разливать по стаканам и напаивать жаждущих путников, которые не заметят до боли знакомый душок сероводорода сточной воды за соленым привкусом и еще окрестят этот коктейль «новой искренностью». Все, кого я чуть раньше назвал, тоже не могут перенаправить русло, но зато могут – через пот, слезы и кровь – протянуть новый рукав. Тогда и появляются новые берега, на которые нынче заносятся столы с инвентарными номерами, компьютеры, горшки с фикусами и закатываются офисные кресла. А трудяги-смельчаки выжимают футболки, но уже не свои, а женские – на тематическом конкурсе, организованном в их честь.
– А ты не думаешь, что в один момент река разольется так, что не будет ни ее, ни суши, а будет одна сплошная топь? – спросил Паня.
Денис, до этого расплывавшийся в ухмылке оттого, как он это ловко завернул с футболками, помрачнел.
– Пань, ты ведь знаешь, куда выходят окна с другой стороны здания? Я имею в виду те, которые смотрят в сторону от центра.
– Да, метро «Аэропорт», торговый центр…
– А еще?
Паня напрягся, представляя все то, мимо чего он проезжает каждый день.
– Финансовый университет?
Денис, выждав паузу, ответил:
– Вот именно там сидят или только нагревают себе место те, кто говорят нам, где копать можно, а где нельзя. И мы в безопасности, пока в их руках вся геодезия с гидродинамикой бизнес-пространства, или как их там…
– Но ведь они тоже… – попытался вставить Паня.
– Да что говорить, Пань – везде разные реки, – резко крутанул Денис, – Даже в одном месте воды ее полностью обновляются спустя время, как клетки наших тел. У нас здесь раньше была золотая, но текла она экспрессом в Царское Село, потом она покраснела, но, вроде, даже какое-то время текла для всех, а сейчас вообще почернела, стала вязкой и течет куда-то в сторону Темзы и Дуная. Точнее, утекает… – Денис на время умолк, и на лице его нарисовалась какая-то мрачная улыбка. – Надо же, прямо немецкий флаг какой-то получается… Ну а в тренде нынче зеленый.
– Не знаю, а как по мне, река, она и в Африке река, – сказал Паня с тем издевательским спокойствием, какое может быть лишь ответом на чужую изворотливость.
– Согласен, река, она и в Африке – река, – быстро проговорил Денис, – Но что в Африке река, то в России – Онега. Секрет, Паня, в том, что цвет и консистенция неважны. Важна та длина, на которую река развертывается прежде чем пересечь границу страны, важны те крутые изгибы и завороты, которыми она оплетает даже самые медвежьи углы. Потому что именно те, кому не хватило клочка берега под свой ларек или хотя бы под табуретку, чтобы сидеть с удочкой, и учиняют перемену цвета.
– И все-таки кто мы в этой реке: рыбы или рыбаки? – спросил Паня своим прежним отрешенным голосом.
Денис, оторвав взгляд от течения города, посмотрел Пане прямо в глаза:
– А ты еще не понял? Мы – русалки, – сказал Денис, и круги под его неморгающими глазами, казалось, углубились и стали еще темнее.
– Русалки? – спросил Паня, но от вопроса был разве что вопросительный знак в конце предложения.
– Да, русалки, то есть мы и те, и другие. Мы сидим на берегу, закинув удочки, и ждем, когда клюнет. И вот над водой блеснул заветный плавник, а удочка прогнулась под тяжестью ноши, самой приятной из всех мирских тяжестей. Тобой овладела жажда наживы. Леска в мельчайших деталях передает движение каждого мускула жертвы. Ты запоминаешь каждое это движение, эту гипнотическую динамику натяжения и расслабления лески на пути к твоему ведерку, на каждом его сантиметре, за который отчаянно бьется рыба, зная, что этот путь – ее последний. Потому что ты – рыбак, и от твоего умения зависит то, будет ли сегодня сыта твоя семья. И вот из воды показываются первым делом насаженные на крючок губы, потом – голова, а затем и все тело, рыбье лишь наполовину. И все такое знакомое, даже родное… И как жаль, что перед глазами контрапунктом этому внезапному и пронзительному узнаванию предстают голодные рты домочадцев…
Денис, как ужаленный, резко вздернул руку с часами к лицу.
– Ой, да что это я… – он набросился на бумаги на столе и принялся раскладывать их по ровным стопочкам – у меня уже пятнадцать минут как собес… встреча… – глаза его тревожно бегали по столу, но после этой оговорки как будто еще и съежились. Паня по-прежнему стоял у окна, наблюдая за сборами. Денис резким движением надвинул на бумаги пресс-папье в виде миниатюрной хлебной булки, уже на ходу схватил серебристый ноутбук, зажал его под мышкой и метнулся к выходу из кабинета. У двери он развернулся и мотнул головой, приглашая Паню за ним. Но этот беглый жест прервался на середине, как будто голова Дениса встретила сопротивление невидимых узд. Паня сидел в кресле. В его кресле. Положив ноги на его стол. Ноги в уличных ботинках, истекавших густым городским гноем. Бумаги, разметанные по всему столу, обильно его впитывали. На бумаги, ноги и грязь на столе Денис метнул очередь вопросительных взглядов. Но когда взгляд его переместился на Паню, озадаченность в нем исчезла, и на ее место пришло восхищение. Часто оно стоит очень дорого, часто за него потом трудно себя простить. Но в этом и его сладость. Уже потом будет оценка ущерба, охрана, уборщицы, восстановление бумаг. А сейчас наглость Пани была обворожительна.
– Любопытная штуковина, – Паня медленно вращал в руках пресс-папье, – только старомодно как-то. Многие уже полезли гуглить, что это и зачем. Гранит, значит? Что, неужели из Синайской пустыни?
Ответа не последовало.
– Ах, да, ты говорил об опорах. На них все держится, незаменимых нет, так? – Паня смотрел Денису прямо в глаза. В его взгляде не было ни капли страха или стыда – только какая-то будничная сосредоточенность. Денис в подтверждение только моргнул. – И вот я подумал: по логике вещей, чем ты ниже, тем больше на тебе держится, но тем больше ты и при себе держишь. Понимаешь о чем я?
Денис снова моргнул.
– И, соответственно, чем ты выше, тем легче твоей спине, но тем меньше этажей подчинено твоей воле, правильно?
По задумчиво опустившимся глазам Дениса стало понятно, что нужны разъяснения.
– «Человека-паука» смотрел? Нет, я не про этот мышиный помет, который еще недавно в кино шел. Я про трилогию Сэма Рейми.
Денис кивнул глазами.
– Ну вот, оттуда крылатое: «Чем больше сила, тем больше ответственность». По сути, власть – это провода, по которым в других струится твоя сила, твой заряд, а ответственность – это сумма абонентов, запитывающихся от тебя, так?