– Ну кто там надрывается?
– Да мужик какой-то, на наши окна смотрит, – отвечаю я.
– А как он выглядит? – вдруг заинтересовалась Марина.
– Старый такой, лысоватый, – говорю я ничтоже сумняшеся.
Марина Даниловна вдруг вскакивает с кровати, подбегает к окну и машет мужику руками, потом срывается и бежит в коридор, на ходу ошарашивая меня фразой:
– Верочка, ну какой же он старый.
Я, понимая, как оконфузилась, долго не могла прийти в себя от стыда, и зареклась с тех пор говорить людям о возрасте. Но не смотря на это, прокалывалась всё-таки часто. Что тут поделать: тем, кому нет тридцати, все, кто старше, сорока и тем более пятидесяти-шестидесятилетние люди кажутся глубокими стариками. Однажды на работе в беседе с одним очень пожилым сотрудником я рассказала, что моя бабушка заболела. Он спросил меня:
– А сколько вашей бабушке лет?
И я, молодая, бестолковая дура, ответила:
– Ой, вы знаете, она уже очень старая, ей где-то лет шестьдесят.
Старик посмотрел на меня с укоризной и таким же тоном, как Марина Даниловна в тот раз, сказал:
– Очень старая? Верочка, а вы знаете, сколько мне лет?
Он не стал уточнять, повернулся и ушёл. Эх, только сейчас, с высоты прожитого, я начинаю понимать тех, кого я обижала своей невольной наивностью. Теперь сама порой испытываю их чувства.
В общем, в больницу приходили ко всем, только к Надежде, кажется, никто ни разу не пришёл. Я не подслушивала, но слышала, как она шепталась с Мариной о каком-то прекрасном Саше. Этот Саша учился в аспирантуре где-то, кажется, в Самаре. Марине Даниловне скрывать было нечего и она вслух тоже расхваливала этого Сашу, который прежде учился в их институте, был отличником, активистом, красавцем, короче, почти как та самая кавказская пленница. И хотя Марина тонко намекала Надежде, что пора бы и детей заводить, та твердила, что сейчас это невозможно, Саше надо учиться, делать карьеру, а ей самой хочется пожить культурной жизнью, найти себя. Она после окончания института уже несколько лет искала работу, хотела найти что-то творческое, интересное, а пока в жизни помогали родители и Саша.
Меня выписывали раньше неё. Когда пришёл муж, Надежда крутилась рядом и, к моему удивлению, они поздоровались. Я стерпела и не спросила сразу, хотя очень хотелось узнать, откуда он знает эту фифу. Только дома безразлично поинтересовалась:
– А с кем это ты в роддоме поздоровался?
– Да это знакомая Сашки Коновалова. Помнишь, я тебе рассказывал, что мы вместе с ним жили на квартире у одной бабули, когда в политехе учились.
– Ну и как она тебе? – приставала я к мужу.
– Никак. Она же не ко мне приходила, а к Сашке. Как только бабуля к сыну отправится, а я из дома уйду или к родителям в Приволжск уеду, она тут как тут, видно, жила там с ним эти дни.
– А чего тогда не женились? – снова спрашиваю я.
– Ты-то сама откуда всё знаешь и по какому поводу интересуешься? – удивился муж.
– Она своей соседке про какого-то Сашу рассказывала, который теперь где-то в аспирантуре учится, поэтому надо подождать с ребёнком, и легла на аборт, – объяснила я.
– Не фига себе. Сашка-то ведь там в Самаре уже женился почти сразу, как туда приехал.
– А она, представляешь, всё надеется, что он сделает карьеру, и тогда они займутся личной жизнью. Нас троих даже крольчихами обозвала, мол, если так пойдёт, мы до старости ещё кучу детей нарожаем и будем дома сидеть да носы детям вытирать. Как-то так. Даже обидно было.
– Да дура она приставучая. Пристала тогда к Сашке, как репей, а сама кривляется, слова в простоте не скажет. Терпеть таких не могу, – наконец-то дал оценку Надежде мой благоверный.
Прошло лет пять. У меня всё складывалось удачно, дети ходили в садик, муж во всём помогал, я работала в отделе культуры приличного издания и однажды отправилась по приглашению на выставку местных фотохудожников. Выставка была так себе, я ходила в толпе гостей и пыталась высосать из пальца благожелательный репортаж.
Остановилась возле одного экспоната и слышу сзади разговор женщин, голос одной из которых показался мне знакомым.
– Сто лет не виделись, ты где пропала, всё ещё с Сашей?
– Нет, ты разве не знаешь, с ним случилось несчастье, – в голосе зазвучали горестные нотки, – мы только хотели пожениться, как он разбился на машине.
– Да ты что? – ужаснулась вторая дама. – А я ничего не слышала.
– Это было под Самарой. Такая беда.
– С кем же ты теперь? Одна? – поинтересовалась первая.
– Я, конечно, пережила депрессию, но, как говорится, восстала из пепла, – знакомый голос повеселел, – и решила полностью сменить образ жизни – поменять работу, друзей, научиться чему-то новому. Нельзя же всё время пребывать в тоске.
– Ну и чем ты теперь занимаешься? – снова спросила первая дама.
– Вон, видишь мужичка в кожаном пиджаке? Это мой спонсор, – с гордостью проговорила собеседница.
– Надька, ты в своём репертуаре. Это же Валентин Просвирнин, известный фотохудожник. Он твой спонсор? Это в каком смысле? – с иронией в голосе продолжала расспрашивать первая.
– Ну он помогает мне в искусстве фотографии, учит меня снимать, сказал, поможет устроиться на работу в галерею фотоискусств.
Подруга Надежды, а я уже давно поняла, что это была она, засмеялась:
– Спонсор, снимает… Слова какие-то скользкие. Он тебя голой ещё не снимал, а то засветишься тут на портрете.
Мне неприятно было слушать этот трёп, но я боялась повернуться, думала, что Надя меня узнает и будет неловко. Боком-боком я выбралась из толпы и ушла с этой никчёмной по большому счёту выставки.
Дома спросила мужа:
– Правда что ли, что этот Саша, с которым ты жил на квартире, разбился на машине насмерть?
– Правда. Это уже года два назад было. А ты-то откуда это узнала?
Я рассказала о подслушанном разговоре и пожалела бедную Надежду, которая всё гоношится, пытается выбиться в круг местной элиты, но на самом деле не знает, куда ей приткнуться.
– Нашла кого жалеть, – ухмыльнулся муж, – она всегда останется на плаву и всегда будет думать, что вы все домашние клуши, а она парящая над миром вольная красивая птица.
– Хорошо сказал, – поразилась я точности высказанной мужем характеристики, – наверное, так и есть.
Портрет голой Надежды в фотогалерее, слава богу, так и не появился. Видимо, фотохудожник, воспользовавшись её пока ещё стройной фигурой и относительной молодостью в личных целях, в качестве фотомодели девушку всё-таки не использовал и нашёл себе предмет помоложе.
Но, как ни странно, лет через десять, когда нам было уже под сорок, я снова встретилась с Надеждой, теперь уже нос к носу в нашем редакционном офисе. Вторая странность состояла в том, что Надя почему-то никогда не здоровалась со мной, проходя мимо, будто не узнавая, не смотря на мои лёгкие кивки приветствия.
Может быть, она и правда не узнавала меня, так же, как и я не узнала бы тех двоих однопалатниц из роддома, пройди они рядом. А может быть, ей просто не хотелось общаться со мной, знающей тайну её бездетности и одиночества. А может, она всё же в глубине души завидовала, напророчив мне когда-то будущность многодетной матроны, погрязшей в быте, и понимала, что ошиблась, зная о моей удачно сложившейся карьере, прекрасной семье, добропорядочном муже и любимых детях.
Надежда стала появляться в нашем офисе всё чаще, меня это удивляло и я спросила приятельниц-коллег, что это за дамочка торчит у нас в редакционных коридорах.
– Да вы что, Вера Ивановна, не знаете? Это же очередная пассия нашего Сергея Кольцова. Вроде бы они вместе живут.
Сергей Кольцов. Один из ведущих журналистов города, импозантный, раскованный, поклонник и любимец женщин, очень и очень пьющий человек. Он развёлся уже три раза, оставив каждой жене по паре младенцев и, говорили, что снова ухлёстывает за молодой журналисткой из параллельного издания. При чём тут Надежда?