В общем, название от балды. Крепости нет, стен нет. Такая столица? Черт знает, как далеко от моря. Нет у них нифига никаких Миносов и Дедалов, все фальшак. Мне видно. Как же профессиональному археологу не видно? Я чуть не плакал от обиды, вспоминая учебник за пятый класс, который я не сдал в школьную библиотеку, замотал, оставил себе, пока он где-то в студенческой общаге не канул. Кто-то спер, тоже мечтатель. И вот я увидел бессмысленные, созданные без всякого плана, изящные строения, восстановленные Эвансом. Как у него, блин, все точно совпало с границами купленного им участка. После, в Микенах, я утвердился в мыслях о грандиозном обмане английского археолога. Постройки микенской культуры, которая была позже минойской и ближе к нам на полтысячелетия, выглядели грубо и очень прозаично по сравнению с чистенькими и аккуратненькими домиками Кноссоса. Этот фигов Эванс всех провел и обманул.
Странная биография у этого археолога. Первую половину жизни он, похоже, шпионил на Балканах в пользу британской короны, а в пятьдесят неожиданно серьезно занялся раскопками. И хотя всюду пишут, что копал он исключительно на свои, антикварную лавку в Лондоне его семья держала всегда. Поднялись они на греческих находках. И чем древней и красочней была выдуманная история Кноссоса, тем дороже и быстрее уходили артефакты. Не удивлюсь, если большинство из этих находок либо свозилось со всего Крита, либо делалось в соседней деревне каким-нибудь Костасом. Найденные им глиняные таблички линейного письма А так никто и не смог прочесть. Наверное и не прочтут, Костас иероглифы бессистемно наносил. Ну, а награды, почести и известность – это приятное дополнение к деньгам.
Я уехал с Крита и решил никогда не возвращаться на этот остров мифологии, остров лжи и подлога.
И вот теперь путанная история моей семьи. Я даже готов был поверить во вселенский заговор Пиотра, что утверждал, будто война Боливара, война за независимость Америки, восстание Костюшко и Пугачевский бунт хорошо спланированные действия группы основателей, игравших странами и людьми, как пешками. Может быть, он знал истину, хотя все это смахивает на жидо-масонский заговор и прочую чушь. Я готов был слушать истории родовых призраков, объяснявших историю общую. Я готов был даже собрать их на конференцию в родовом гнезде, как оно там, Ловчиловичи или Рыловцы. Им транспорт не нужен, доберутся до этой белорусской глуши, поговорят по душам. Может, так и сделать – рвануть в это заброшенное имение, а они подтянутся.
Я вместе с фамильной печатью взял на себя их истории и беды. Я добровольно и нечаянно принял на себя обязательства довести до каждого из тех Гроше, кого я уже нашел, и тех, кого еще найду, всю нашу путанную и пока невнятную родословную, какой бы она не явилась. Я не буду кроить ее, как Ольга Сергеевна, оставляя только выдающихся и знатных. В этом я поклялся сам себе. Полюбите нас черненькими, а беленькими нас любой полюбит… Не было бы остальных, невыдающихся, твердил я себе, то и нас бы не было. Я решил принять их всех, какими бы они не оказались, как неведомая мне Аня Гроше или неприкаянный Ростислав, как Вовка, муж Лелика. Я не буду их судить, я лишь их родственник, их осудит суд или совесть. Приму всех, решил я, и помогу каждому, если им нужна моя помощь. Так вместе, поддерживая друг друга, мы восстановим славу рода, не только же семнадцатым веком гордиться. Все эти встречи даны мне неслучайно. Я восстановлю темные века нашего рода, узнаю про каждого. Мне казалось, что я смогу все это сделать. И даже если у меня не получится, я попробую. Прав Пиотр – цель должна быть великой, и надо просто к ней идти, даже с маленькими делами и небольшими открытиями.
Вот Иосиф был просто бухгалтером, перебирал счета, щелкал на счетах, заказывал материалы, подсчитывал метры и граммы, скромная маленькая должность на строительстве великого собора. Я чувствовал себя Иосифом Гроше, чей подробный послужной список лежал у меня в папке. Сухая справка архива говорила лишь о местах его службы и наградах. Я не знал, почему он женат дважды, кто его жены. Почему он рьяно боролся против казнокрадства, когда сам император утверждал, что в России только два человека не воруют – он да наследник.
На светофоре я вспомнил, что тут через пару улиц живет еще одна родственница со странным именем и другой фамилией. Я решил заехать на удачу, вдруг она примет меня. Мне хотелось рассказать кому-то все, что нахлынуло на меня сейчас после встречи с этой заносчивой старой дурой.
Запарковав машину во дворе пятиэтажки на Шереметьевской, я позвонил в дверь. Мне открыли.
Глава 11. Я встретил Ее, единственную и навсегда, но пока и сам еще не понял, что произошло
Она не была Одри Хепберн, она была с меня ростом, но худенькой и хрупкой. Она была темной шатенкой, почти орехового цвета, но в электрическом свете ее волосы отливали рыжими, веселыми, золотыми искрами. За ней стоял мальчик лет десяти с пытливым взглядом. Еще был кот рыжего цвета. И за ними ветхие выцветшие обои, рисунок которых было не разобрать, потрескавшийся линолеум, вымытый до блеска, трещины стояли ребром, самокат у стены. Где-то шумела стиральная машина.
– Я Викентий Гроше. А вы Летиция Гроше.
– Нет, сейчас нет, это моя девичья фамилия, сейчас я Панкова, а до этого была Красовской, по мужу.
– Я ваш брат, – ляпнул я. Сам понял, что глупость, но уже сказал, а как объяснить иначе, я не знал.
– Викентий? – она как-то особенно произнесла мое имя, по слогам, по буквам, будто спела. – А папа говорил, что у меня брат Ростислав, и что мы обязательно подружимся, когда он, в смысле вы, подрастете. Когда простите нас, когда он повзрослеет и все поймет сам, – она запуталась в объяснениях, – но папа не дождался. А вы пришли, это хорошо, что вы пришли, мы должны были встретиться.
– Я Викентий, Ростислав тоже есть, я вас познакомлю, он славный малый.
– Викентий? – она удивилась. – Брат? Но папа не говорил…
– Я не сын вашего отца, я ему четвероюродный племянник, а вам получается брат, – я не знал, как объяснить ей смысл моего визита, я и сам не очень понимал, зачем пришел. Пахло жареной картошкой, я почувствовал, что хочу есть и не хочу уходить. Она пригласила:
– Мы с сыном собирались ужинать, проходите.
– Я с пустыми руками.
– У нас тоже не густо, – улыбнулась Летиция, – картошка с луком. Будете?
– И укропом, – добавил мальчик, появившийся из-за ее спины.
– Это мой сын, Саша.
Сто лет не ел жареную картошку, золотистую, с коричневым отливом, щедро посыпанную рубленым луком, Летиция нарубила его мелко, размером с рисовое зерно. Сашка важно резал укроп ножницами. Я только сейчас заметил, что это весь ужин. Саша понял:
– У нас еще шпроты есть. К празднику. Сегодня праздник, у мамы брат нашелся, а у меня скоро будет, в августе. Или сестра.
Летиция смутилась:
– У него такой возраст, он обожает общение. А у меня то частные уроки, то ученики. Я сольфеджио преподаю, поэтому гостей мы принимаем редко.
– А ваш муж?
– Он ушел, а Сашкин папа ушел еще раньше, – она не хотела продолжать рассказ, замолчала и, заносчиво подняв подбородок, сказала, – Но вы же пришли говорить о моем отце.
Я скороговоркой рассказал про наш род, про тех, кого я уже нашел и кого еще найду. Саша уцепился за слово Радецкий и начал насвистывать марш.
– Это марш Радецкого, я его в оркестре играю, правда у меня маленькая партия. Пока. Но ничего, меня еще возьмут в первые флейты. Если у нас такая семья.
– Он не помнит деда, но тоже мечтает ходить в эполетах, – засмеялась она.
– Все я помню, – возразил Сашка, – и как он тебя учил костер с одной спички разжигать, и на лыжах ходить, и по облакам погоду угадывать, и как вы по тарелочкам стреляли на сборах, ты же сама говорила.