При рождении в человеческом теле рептилоид частично, а может и полностью, сохранил свою память, поэтому был в ужасе от открывшейся перспективы.
Человеческие самки казались жутко уродливыми, а культура древнего Египта после космических технологий отчаянно примитивной. Парень страдал и правителем был злым и жестоким. Но силой по сравнению с подданными обладал немереной. И физической, и духовной. Назовем эту смесь злобы, ненависти, отвращения, отчаяния и презрения духовностью.
Какой интересный фараон оказался в моем анамнезе, однако. Я присосался к рептилоиду и суставы начали потихоньку проходить.
Но это была присказка, сказка у нас впереди.
И конечно, я пытался побольше вспомнить из той космической жизни. Внешность? Ну вот, как рептилоидов на картинках рисуют, приблизительно такая. Только челюсти не так сильно вытянуты, и хвоста нет. Вообще гуманоидная форма, наверное, универсальна для вселенной. По крайней мере, для гуманоидных форм. )))
Кожа была тверже и грубее, чем у голых обезьян и напоминала крокодилью. Сумки и сапоги из нас получались бы классными. Узор на коже определялся генетически и указывал на расовую, в скобках: кастовую, принадлежность. Цвет? Что-то зеленовато-серовато-желтовато-коричневое. И как мне кажется, некоторые особи были способны к мимикрии, вроде хамелеона. И понятно, что мы близки к вашим пресмыкающимся. Но мы были теплокровными и живородящими. Несколько прокатившихся по планете оледенений, уносивших до восьмидесяти процентов видов, заставили приспособиться. Никаких кладок, одно, максимум два яйца, ребенок проклевывался в яйцеводе, рождался, потом выходили кожистые оболочки. Ну и младенчество, и детство почти как у вас. Зрелость приходила со зрелостью ядовитых желез. Вообще ядом планетка была насыщена серьезно, даже куры были ядовитыми.
Одежда? Климат был жаркий, особо в ней не нуждались, больше являлась показателем статуса. Но спина всегда оставалась открытой, именно кожный узор на спине наиболее ярко демонстрировал происхождение. Выражение «Показать спину» означало представиться, а не бежать с поля боя.
Впрочем, космические полетные костюмы, по необходимости закрывали все тело, и они были не совсем материальны. Это был пояс, который генерировал защитное поле вокруг тела. Голову закрывал прозрачный шлем, род войск и знаки различия татуировались на лбу. Очень удобно, сразу понятно, кто перед тобой.
В эпоху холодов, очевидно, какую-то одежду приходилось носить, но вспомнить что-то о тех временах я не особо пытался. Был увлечен земной судьбой своего сбитого пилота, и об историческом прошлом его инопланетой жизни я и не думал. Меня больше интересовало, с кем же эти ребята воевали во времена Атлантиды. Уж не с атлантами ли? И не они ли и разфигачили тот материчок?
Но космические враги в медитациях мне являться отказывались. Зато всплывали все новые картинки из жизни моего парня. И как я понял, эта жизнь была непростой. Социальное устройство что-то вроде Третьего Рейха. Форма красивая, но внутренняя партия бдит, и от копья с наконечником полным яда не застрахован никто.
Я увернулся чудом. Спасло очередное поражение нашего флота, и то, что мое подразделение спешно кинули в прорыв. Но если бы вернулся, меня ждал бы Короткий Суд и смертный приговор. А ведь я лишь посмотрел не в ту сторону, просто посмотрел. А инкриминировали мне непатриотичность. Суки. Наверное, потому я и лез тогда на рожон. Геройская смерть в бою избавляла семью от преследования. В общем, погибнуть было правильно, но не над Землею, блин.
«Он еще поспал немножко и опять взглянул в окошко».
Нет, все не так. На семью мне было плевать, на честь флота тоже. Я геройствовал, чтобы заработать «Серебреный Коготь». Награда автоматически обеспечивала амнистию в делах средней тяжести.
Еще я увидел процедуру казни. Палач с копьем наперевес бежал на распятого на деревянной стене осужденного. Вонзал копье в грудь, копье пружинило, словно шест для прыжков в высоту, палач держась за копье перемахивал через стену, а казненный с развороченной грудью повисал на оковах.
Вот на этом копье я и провалился. Меня удивил способ казни. И я подумал, что у него имеются какие-то исторические корни, уж очень средневековьем пахнуло. Я сконцентрировался на копье, увидел, что наконечник полый и повторяет форму ядовитого зуба. «Судя по форме зуба, граф был человеком странным и неприятным».
В своих изысканиях я провалился в какие-то совсем древние жизни моего парня.
И увидел.
Ночь. Горят костры, в их неровном свете проявляются бревенчатые строения, напоминающие сараи или избы без окон. Крыши не видны, тонут в ночной тьме. Рой искр улетает высоко в небо.
Цепочка костров располагается между двумя рядами строений. Все это напоминает деревенскую улицу. Народа много, мои соплеменники, такие же рептилоиды, у некоторых в руках копья. Эпоха явно дотехнологическая или какой-то отсталый регион на планете.
Я бегу мимо одного из сараев, на стене висит распятый рептилоид. Он смотрит на меня замутненным от ненависти и близкой смерти взглядом. Ядовитые зубы у него вырваны, на их месте торчат, выдолбленные из кости, чаши, туда стекает яд. Я выливаю яд в висящий у меня на поясе кувшинчик и спешу к следующему распятому.
Таких несчастных было человек десять, не знаю, можно ли тут употреблять термин «человек».
Но их было десять, и кувшин наполнился почти до краев. У последнего костра меня ждал старик. Внешне рептилоид и рептилоид, но я знал, что он старик. Вождь или старейшина, что-то такое. За ним шеренга молодых воинов с копьями.
Старик вслушивается в темноту за границей деревни. Вглядываться туда бессмысленно, не видно ни хрена. Он поднимает руку в предостерегающем жесте.
Чу, все замерло, воины перестали дышать. Наконец старик кивает мне: пора.
Я отвязываю от пояса кувшин, протягиваю старику, он принимает дрожащими руками и начинает разливать по полым наконечникам копий. Несмотря на дрожь, старик ухитряется не пролить ни капли. Воины выстраиваются по пять человек по сторонам костра. А из леса за деревней уже явственно слышен шум и пыхтение.
Я вижу, как подобрались воины, готовясь к схватке. Старик встал перед костром лицом к лесу. Ему терять уже нечего. Я отошел за костер.
Грохот нарастал, пыхтенье превратилось в вой, с треском и шумом падали ломающиеся деревья, из темноты дохнуло горячим ветром, и из леса выкатился паровоз. Пламя костра отразилось в его тупой, блестящей морде, окрасило красным пять пар подслеповатых глаз, придав им хищное выражение злобы и ненависти.
«Паровозы», – так мы называли этих тварей. На самом деле, конечно, как-то иначе. Это очень приблизительный перевод с неизвестного инопанетянского. Но «паровоз» – подходило. Размера они были как раз такого, шкура – непробиваемая броня. Даже не как у обычного паровоза, а как у паровоза бронепоезда. И внутри они были горячими. Уж не знаю, что там за обмен веществ, но почти никакой научной информации в голове моего парня про них не читалось.
И реально были похожи на паровозы. Тело близкое к цилиндрической форме передвигалось на множестве коротких лап, словно у выросшей до астрономических размеров сколопендры.
И эти твари даже не были хищными, они были всеядными. Круглая пасть располагалась на брюхе, ближе к головному концу. И больше всего она походила на проходческий щит. Неимоверной твердости зубы перемалывали все, что попадалось на пути. Любые вековые деревья, сваленные таранным ударом головой, исчезали сначала в этой мельнице, а затем сгорали в топке метаболизма. То же самое происходило со всем, что попадалось на пути. С посевами (мы были хищниками, но какие-то сельхоз угодья водились), с домами и целыми деревнями. Каменные стены также не могли остановить «паровоза», и проламывались словно фанерные.