Валентина, по-прежнему обнаженная, сидела перед трюмо, разглядывая своё отражение.
Одарив меня нежнейшим взглядом, она провела рукой по мочкам своих ушей, где уже красовались подаренные сережки.
– Вадик, ну скажи, что я стала еще красивей!
– Ты восхитительна! Однако сделаем перерыв. –Я протянул ей одежду. – Нас ждут внизу.
– А-а.. Наши влюбленные… – она неспешно начала одеваться. – Послушай, заинька, на следующей неделе мой благоверный уматывает в командировку. Я смогу оставаться у тебя на ночь. Хочешь?
– Почему бы и нет?
Но в действительности я думал о другом. Да еще это «заинька» подействовало на меня как холодный душ.
Мы спустились вниз как раз к финальной сцене.
Дверь спальни резко распахнулась. Оттуда выскочила Тамара, закутанная в простыню, злая как мегера. Выхватила из пачки сигарету, поднесла ее к губам, но тут же отшвырнула в сторону.
– Шашлычок уже маринуется, – бодро сообщил я.
Тамара не ответила. Взрыв назревал.
Появился Лорен. Мрачный. Совсем мрачный. Взяв сигарету, долго чиркал зажигалкой.
– Друзья! – воскликнул я. – Не пора ли нам продолжить веселье? Лорен, наливай!
Тот тяжко вздохнул:
– Что-то я сегодня не в форме…
– Надо меньше таскаться по бабам, если имеешь дело с порядочной женщиной! – сорвалась Тамара. – тогда всегда будешь в форме!
Валя удивленно вскинула голову. Всецело сконцентрированная на сережках, она проглядела перемену в настроении приятелей.
– Это я-то таскаюсь?! – вспылил Лорен. – Да я уже полгода ни на кого другого не смотрю! Скоро совсем евнухом заделаюсь!
– Полгода?! – яростно выкрикнула Тамара. – Думаешь, не знаю, что ты регулярно трахаешься с Валькой?! За дурочку меня держите?!
– Тамара, как тебе не совестно… – сощурилась Валентина, великолепно разыгрывая искреннее возмущение.
– Заткнись, сучка!
– Ну, знаешь, милая… Придержала бы язычок. На самой клейма негде ставить.
– Томочка, это уже слишком…
Да-а… Блестящая получилась концовка. Я, признаться, и не надеялся на подобное. Как автор, я мысленно аплодировал себе.
– Нет, какие суки! – разбушевалась Тамара, окончательно впадая в транс. – Они меня же еще упрекают, б…и! Да пошла ты подальше, любимая подруга! А ты, красавчик, займись, пока не поздно, своим стерженьком! Что-то он стал у тебя слишком мягким! И не вздумай мне больше звонить! – Она раздраженно пнула стул и опрометью бросилась к бассейну. За одежкой, надо полагать.
– Лорен! – я проникновенно посмотрел на опозорившегося бонвивана. – Беги за ней, не дай бог, утопится.
Мрачнее тучи, он последовал за любовницей.
Валя подошла ко мне и легким движением руки взъерошила мои волосы.
– Тамара – истеричка. Да и фантазерка к тому же. Всё, что она сказала о нас с Лореном , – выдумка. – Ее чистые глаза излучали трогательную невинность. – Завтра сама прибежит извиняться. Но лично мне ее заскоки уже осточертели. Знаешь, заинька, а пусть они оба проваливают ко всем чертям со своей мексиканской любовью! Хочешь, останусь на ночь? Дома будет скандал но я останусь. Хочешь?
Нет, я уже не хотел. Я послал ей мысленный приказ позаботиться о несчастной подруге.
В комнату вновь влетела Тамара и решительно потребовала от меня:
– Отвезите меня в город!
– Томочка, я бы с удовольствием, но, – я кивнул на бутылки, – дальше первого поста ГАИ мне не уехать.
Она едва не испепелила меня взглядом:
– Вы все тут заодно! – Ее губы прыгали. – Дай бог, чтобы этот дом сгорел! Чтобы он провалился сквозь землю! Чтобы его разорвало в клочья! Ненавижу! – затем круто развернулась на каблучках и выбежала наружу, громко хлопнув дверью.
– Валя! – Я пристально посмотрел на партнершу. – Ее нельзя оставлять одну. Видишь, в каком она состоянии? Вот деньги на такси.
– Думаю, ты прав. – Она взяла деньги, горячо поцеловала меня в губы, затем сунула в руку бумажку: – Мой телефон. Позвони, когда захочешь.
– С удовольствием, милая.
Когда она вышла, я смял бумажку и бросил в пепельницу. Лишние хлопоты. Мне доступны тысячи подобных Валь и Тамар.
Лорен сидел будто пришибленный мешком.
– Не переживай, – философски изрек я. – Завтра помиритесь.
– Да при чем здесь Тамара! – воскликнул он. – Первый раз со мной такое, понимаешь?!
*
Послушай, Лорен, не делай трагедии из пустяка.
*
Хороши пустяки!
*
Плюнь! Сейчас выпьем, закусим… Или вот что…
Давай пригласим других дам? Попробуешь еще разок.
Вдруг получится?
Он посмотрел на меня как на привидение, поднялся и вдруг скользнул вдоль стеночки к выходу.
– Старичок, теперь ты знаешь, где можно славно повеселиться, – напутствовал я его. – Приходи в любое время. Один или с девицами. Всегда рад тебя видеть.
Лорен вдруг сиганул, как заяц, в открытую дверь, а там его и след простыл.
Выпив с чувством и расстановкой рюмочку коньяка, я вышел во двор и устроился на лавочке под высоченной корабельной сосной. Хорошо!
Калитка открылась.
На кирпичную дорожку ступила румяная и полная благообразная старуха, этакая бабушка-сказочница, бабушка-няня, закутанная в три кофты.
– Здравствуйте, Вадим Федорович! Мой дед передал, что вы велели прийти.
Ага, вот она какая, Фекла Матвеевна!
*
Не велел, Фекла Матвеевна, а просил.
*
Наверное, хотите, чтобы я приготовила ужин, – продолжала она, тепло улыбаясь.
*
Я хочу, Фекла Матвеевна, – ответил я, – чтобы
вы посидели немножко рядом со мной и рассказали про
моего дядюшку.
*
Да уж не знаю, чего и рассказывать, – развела она
руками, однако на скамеечку села. От нее пахло топленым
молоком и свежим хлебом.
*
Что он был за человек?
*
Человек как человек. Приличный. Вежливый. По
рядок в доме любил.
*
Вы приходили убирать в башенке?
*
Это на верхотуре? А как же! Там-то он и писал
свои бумаги. Ночи напролет.
*
Писал или печатал на машинке?
*
Никаких машинок я у него не видала. Рукой он
писал. Шариковой ручкой. А вот что да зачем – врать
не буду. Свои бумаги он всегда держал под замком. Ничего
на столе не оставлял. А хоть бы и оставлял – мне без
разницы. Я его каракули еле-еле разбирала. Да и сама не
шибко грамотная.
*
Про какие каракули вы говорите?
*
Ну, как же… Он сидел в своей башенке когда до
шести утра, когда до семи, а после укладывался на боко
вую. А мне, значит, оставлял записку, что приготовить на
обед да что по дому сделать. Вот и гадала иной раз по
целому часу, что он там такое написал: то ли винегрет
просит, то ли виноград. А перепутаешь, он сердится. А
разве я виноватая? Сколько раз просила: «Юрий Михайлович,
да напиши ты разборчивей, я и не напутаю». А он:
«Ладно, ладно». А сам – опять по-старому. Нет, хороший
человек был ваш дядюшка, грех жаловаться, вот только
почерк имел совсем скверный.
*
У вас остались эти записки?
*
Зачем они мне? – простодушно удивилась она. —
Прочитаю – да в печку. Не люблю, когда в доме соби
рается сор. – Тут она снова посмотрела на меня: – Так
приготовить вам ужин?
У меня вдруг разыгрался аппетит.
*
А не состряпаете ли пельмени, а, Фекла Матве
евна?
*
Это можно, – покладисто кивнула она. – Пельмени у меня как раз фирменное блюдо. Ваш дядюшка уважал
их без памяти. Бывало, по две сотни за раз откушает. Вам
какие – сибирские, уральские? С маслицем, с уксусом?
Или, может, обожаете со сметанкой?
*
На ваше усмотрение, Фекла Матвеевна.
*
Не сомневайтесь, – по-домашнему улыбнулась
она. – Жить будете как у Христа за пазухой.
* * *
Над Жердяевкой быстро сгущались сумерки.
Я остался один в этом огромном доме. Медовый запах весенней зелени заползал в раскрытые окна. Тишина была полной, лишь иногда где-то в стороне стучала электричка. Двор, обсаженный по периметру кустами и деревьями, казался изолированным от всего мира.
Иногда в недрах дома скрипела половица или ступенька, и тогда казалось, что это дядя – или его призрак – бродит по бывшим своим владениям.
Неожиданно я вспомнил, что у меня и вправду был дядя – Юрий Михайлович – сводный брат моей матери. Но они с детства росли в разных семьях и даже не переписывались – связь была утрачена. Лишь однажды по какому-то случаю у нас дома возник разговор о мамином брате, и моя память, оказывается, сохранила его имя. Надо будет съездить к матери да расспросить о нём поподробнее.