Но вокруг него была только чужая тревожная ночь, плотная и тёмная. Родион скорее угадывал направление и то и дело падал на песок или сухую траву, когда дорожка резко поворачивала в сторону, обходя очередной холм. Над морем сверкнула молния, заставив Родиона вздрогнуть и вскрикнуть от неожиданности. Подумать только, ещё несколько часов назад он искренне считал, что молнии это наказание богов за плохие мысли. При воспоминании о том, как они всей семьёй во время грозы панически спускались в яму, вырытую под домом, и сидели там, даже когда их по голову заливала вода, он почувствовал жгучий стыд. И ведь дедушка при этом ругал их, обвиняя в том, что они все плохо старались работать и много думали неположенного.
Спустя полчаса песчаные дюны закончились. Мальчик тут же удивился тому, как мог жить раньше, не ощущая течения времени. Родион оглянулся и посмотрел в сторону маяка, который подарил ему эту непосильную ношу знаний и осознания. Он не видел отсюда последней попытки учёных прошлого сохранить для гибнущего человечества искорку разума. Но мысленно он очень хорошо представлял себе миниатюрный ядерный реактор в подземном отсеке и кристаллический процессор обучающего компьютера, исправно несущие службу эти семьсот тридцать пять лет, которые миновали после того, как последние бомбы взорвались на земле, в воде и в воздухе, стирая человеческую цивилизацию.
Очередная вспышка молнии вырвала его из раздумий и заставила поторопиться. Усилившийся ветер теперь швырял в лицо прохладные капли, нужно было поспешить, потому что начавшийся дождь грозил переполнить речное русло, надолго отрезав мальчика от дома. Родион углубился в густой лес ядовитого борщевика, эволюционировавшего в квази-деревья, быстро пробежал его насквозь и чуть не упал в тёмную реку, в которой плескалось что-то крупное и опасное. Он потратил много времени на поиски мёртвой сосны, потому что опасался лезть в воду. И не столько из-за прибывающей радиоактивной воды, сколько из-за того, что боялся неизвестных обитателей водоёма.
Он вихрем промчался мимо затопленного водой торгового центра, с омерзением содрогаясь от мысли, что так называемые «голуби» на самом деле были ничем иным, как крупными слизняками-мутантами, а вовсе никакими не птицами. И ведь он ел их всю жизнь и считал самой вкусной вещью на свете! Какой ужас!
Родион выскочил из-за поворота и резко остановился, уставившись на примитивные соломенные хижины, покрытые большими непромокаемыми листьями хищной капусты. Но куда подевался его любимый городок? Где знакомые улицы и дома? Куда это всё делось?
Внезапно он осознал, что городок никуда не делся. Их маленькая деревня всё так же робко прижималась к реке на краю бескрайнего крапивного леса. Сам Родион изменился. Теперь он знал, какими на самом деле должны быть человеческие дома. Теперь он смотрел на окружающий мир через призму тех знаний и того опыта, которыми его наградил маяк. Его взгляд тщетно искал уютные дома, а находил лишь убогие шалаши – покосившиеся и качающиеся от ветра, насквозь продуваемые и промокаемые ненадёжные сооружения, в которых последние люди на Земле влачили жалкое существование.
Он медленно шёл по улицам, которые ещё сегодня казались ему широкими и просторными, а теперь оказывались просто протоптанными тропинками между крапивными деревьями. Тропинки сходились в центре деревни, где стояла самая крупная хижина, укреплённая палками, в которой проживал их вождь, осуществляющий в одном лице законодательную, исполнительную и судебную власть. А заодно ещё и функцию главы их религиозного культа, который хоть как-то помогал ослаблять их огромное чувство незащищённости перед лицом безграничного неизведанного мира.
Родион подошёл к своему дому и отворил дверь, сделанную из нескольких поперечно связанных палок. Внутри было пусто и тихо. Вода капала сквозь щели между кожистыми листьями плотоядной капусты. В маленькой глиняной лампадке трепыхался небольшой огонёк – его родные так внезапно решили спуститься в яму, напуганные молниями, что даже не погасили горение драгоценного грибного масла, которое дедушка выжимал своими руками каждую осень. Родион взял лампадку, подошёл к крышке погреба и приподнял её.
И закричал от ужаса и отвращения, когда снизу на него посмотрели четверо уродливых существ. На крупных бесформенных лицах горели по пять глаз, а редкая шерсть на макушках реяла вокруг головы словно пух. Серо-бурая бугристая грубая кожа дополняла омерзительную картину.
– Нет! – закричал Родион, роняя лампадку и отпрянув от ямы так, как будто в ней скрывались самые опасные хищники, а не его родные. – Вы просто уроды! Вы страшные мутанты! Вы не люди! Вы не можете быть моими родными, потому что вы не люди! Страшные выродки, вы жалкие остатки человеческой расы, которая сама себя уничтожила в самоубийственном порыве!
Метнувшись в панике на улицу, он проломил неуклюжим телом хлипкую стенку хижины и помчался по скользкой тропинке, не разбирая дороги. Где-то позади него какое-то время ещё кричала мама, но быстро отстала. Родион бежал через посёлок, объятый ужасом и отвращением одновременно.
– Вы не люди! – выкрикивал он иногда, вспоминая уродливые нечеловеческие лица и мерзкие кривые конечности, которые мама тянула к нему. – Не люди!
Родион быстро покинул деревню и углубился в густой крапивный лес, в котором гладкие стволы деревьев стояли друг к другу значительно ближе, а нижний ярус занимал пышный ядовитый мох. Здесь было гораздо опаснее, потому что огромные насекомые, разросшиеся из-за радиации в десятки раз, вот-вот могли вылезти из своих подземных нор, привлечённые его криками и шумом. Но ему было наплевать на насекомых, потому что он был поражён страшным неприятным открытием, что и он сам, и все его соплеменники не являются настоящими людьми.
– Мы лишь жалкие подобия! – кричал он, убегая всё дальше в опасный дикий мир, наполненный смертью. – Уродливые мутанты! Не человеки больше! Примитивные животные! Уроды! Не люди!
У берега большой реки, бурно несущей отравленные воды в сторону моря, он запнулся о корень и со всего маху упал, ломая стеклянный мох и поднимая тучу светящейся пыли от повреждённых грибов, устилающих землю. Он покатился кубарем и остановился только в двух шагах от реки. В темноте чужого леса шумно плескались какие-то очень крупные животные, и Родион сжался в комок, представив себе их огромные пасти с сотнями зубов.
Тихо плача, он осторожно отполз вверх по берегу, по привычке умоляя богов, в которых больше не верил, чтобы они отвели от него глаза хищников. Несмотря на проливной дождь, кожа горела, а глаза слезились от споров грибов и яда мха.
Родион забился в небольшую яму и затих. Дрожащей неуклюжей рукой он ощупывал уродливое лицо и тихонько скулил.
– Нет, только не это… Я тоже урод… Я не человек…
Закрыв все пять глаз сразу, он ощупал каждый из них, дивясь тому, насколько хаотично и бессистемно они оказались раскиданы на лице, деформированном радиацией. Да и шестой палец на каждой руке. И третья нога! И многие другие отклонения, которые никак не назовёшь нормальными! Всё его тело перекручено и извращено бесчисленными мутациями, на которые пошёл организм, чтобы хоть как-то выжить после страшной войны. Чужое уродливое тело!
Он больше не мог терпеть ужас своего открытия.
Вскинув голову и истошно крича от боли и ужаса, он принялся раздирать вены на руках острыми звериными когтями, стремясь поразить свою плоть как можно глубже. Он хотел только одного – чтобы смерть пришла к нему как можно скорее.