— М-да…
— Здоровье берегу, — отозвался Казаков. — Джинсы яйца натерли.
— Давно предлагал совместить пост министра здравоохранения и министра ликеро-водочной промышленности, — непонятно к чему сказал Гамов.
— А что, есть такой министр? — ехидно поинтересовался Казаков.
— В России-матушке пора бы и ввести такой пост!
Казаков чуть повел плечом:
— Это верная мысль. Костян, может, все-таки к нам бухать? А то пивом душу не обманешь, как говорит Шурик Артеменко!
Гамов сделал неопределенный жест рукой, словно желая сказать: а утопись ты в болоте, сука, со своими предложениями и пословицами, пропагандирующими пользу алкоголизма… Казаков только ухмыльнулся лукаво и, пятясь задом, исчез в хитроумном сплетении шевелящихся ивовых ветвей. Гамов же вернулся к созерцанию вод и населяющей их живности. Он не слышал, как Казаков, который повстречал неподалеку от берега пруда еще одного приятеля, говорит ему — серьезно, без намека на ерничество и игривый шутовской тон:
— Не пойму я что-то… Вот ты, Шурик, знаешь его относительно недавно, но ведь я-то знаком с ним больше десяти лет!
— И что?
— А то! Я ведь помню, каким он был четыре или пять лет назад. Другим… У него… ну как тебе объяснить?.. какой-то внутренний стержень вынули, что ли. Ну после дурацкого обвинения чуть ли не в убийстве… и еще… Не грей посуду! Давай сюда бутылку!
— То есть ты хочешь сказать, Антоха, что?..
— Да не хочу я ничего плохого про Гамова говорить. Хороший он парень. А раньше и вовсе большие надежды подавал, сотрудничал в изданиях с мировым именем, даже поработал на федеральном телеканале и едва не пробил свой сольный проект там. Что помешало, я уж не припомню, но наше телевидение — это ж как пауки Спинозы в банке. Так, кажется, сам Гамов и говорит. Мне вот кажется, что ему в один прекрасный момент стало неинтересно жить. И топчется он на одном месте или сидит, как вот сейчас, на берегу одной и той же гнилой лужи, не видит смысла в дальнейшем росте и продвижении. Не ищет воли к этому.
— Да ты философ… — одобрительно отозвался Шурик. — В тебе умер Шопенгауэр.
Друзья ушли на дачу. Гамов же продолжал сидеть на бережку… После очередного глотка пива мир вдруг прояснился до ошеломляющей, ломящей глаза ясности, и только тут, встав на ноги и оставив насиженную корягу, Костя Гамов понял, что снова пьян. Да, завтра на работу. Да, завтра опять будет похмелье, будут недовольные лица сотрудников и суровый взгляд дяди Марка, свирепого повелителя пробирок и синхрофазотронов, как именовал его ироничный Антоха Казаков. Дурацкая работа… Вялое существование. Где они, былые перспективы, мать их?.. Да и не хочется их, да. Как там у Есенина: «Смешная жизнь, смешной разлад. Так было и так будет после…»
Костя Гамов бросил свое тело в сторону, едва не потерял равновесие и, ввалившись в ивняк, который несколькими минутами ранее проглотил бесштанного Антоху Казакова, нащупал тропинку, ведущую к даче. На даче сейчас, верно, весело. Девчонки опять напились, и кто-то, уж будь уверен, танцует стриптиз на столе. И никого даже не смущает, что позавчера Ленка Курилова свалилась с упомянутого стола и проломила свою не бог весть какую башку.
Хорошо еще, что соседей не наблюдается. Соседи, если по чести — редкие сволочи. Особенно старуха Кавалерова по прозвищу Холера, которой, правда, уже второй год не видать — может, померла, к общей радости родных, близких, соседей и всех тех, кто имел несчастье хоть раз подойти к ней ближе чем на тридцать метров. Есть еще алкаш Сайдуллин, спившийся кандидат технических наук, в трезвом виде совершенно невыносимая скотина. Впрочем, Гамов давно привык, что на него косятся вот уже который сезон и стараются не разговаривать.