Этот шаг через порог прокуратуры был, кажется, последним мотивированным и осознанным шагом. Что делать?.. Две пустые московские квартиры — его собственная и та, где еще недавно жили Марк Иванович и Генриетта, — зияли пустотой, как глазницы черепа. Других родственников не было. Отца Гамов толком и не помнил, а мать умерла около трех лет назад, в том же злополучном 2004 году, в котором было и убийство соседа по даче, и вздорное обвинение, и психушка, и скоропостижное освобождение, такое же неловкое и торопливое, как вот сейчас, три с половиной года спустя.
Сейчас Гамов окончательно уверился, что в этот, последний, раз он был арестован по личному распоряжению следователя Грубина, усмотревшего в нем преступника по каким-то своим, одному ему ведомым соображениям и мотивам. И корни этих подозрений тянулись туда, в события весны 2004 года, когда был убит несносный дачник Васильев, когда сам Костя с помутнением рассудка и расстройством памяти, словно заимствованным из глупого дамского сериала, угодил в клинику соответствующего профиля. Нелепость какая… При чем тут он? Собственно, следователь Грубин в одиночку настаивал на дальнейшей разработке Гамова в качестве подозреваемого, а вот его коллеги не разделяли мнения Обыска Арестовича и тотчас же подтвердили это, немедленно отпустив Константина сразу на следующий день после исчезновения Грубина и даже толком не допросив. Слишком очевидно, что уж к убийству банкира Монахова тот не причастен ни сном ни духом, а по делу Крейцера улики чрезвычайно слабые.
Было еще одно, что давило непрестанно, не отпускало ни на минуту, порой выкристаллизовываясь во вполне ощутимый гнет, бремя, под которым старчески сгибались плечи, а в ногах билась, исходила судорогой долгая, крупная дрожь. Блажь ли, реальный ли звездный ужас, тот первородный страх, что заставлял наших первобытных предков, оказавшихся под спудом бездонного черного неба, падать на землю, на колени, валиться всем телом на шершавую траву и выть от непередаваемой жути, от головокружения и боязни сорваться в эту бездну, оскалившуюся резцами звезд… Да! Конечно, он давно знал о Контакте. Конечно, в каждый свой приезд друзья, Шурик ли Артеменко, Антоха ли Казаков — захлебываясь, Рассказывали ему все новые и новые подробности того, что происходило в мире под влиянием этого ошеломляющего открытия. Но для них висевший там, в черной пустоте космоса, гигантский звездолет был чем-то завлекательным и непонятным, заставляющим подпрыгивать в преддверии новых сильных ощущений, примерно тем же, чем для людей XVIII века стал паровоз, а для людей века XIX — синематограф и дирижабль. С Гамовым было по-иному. Он чувствовал этот корабль. Да, вызрело и укрепилось, выкристаллизовалось в нем парадоксальное чувство сопричастности тому, что, верно, происходит в недрах громадного НЛО, и порой, просыпаясь в холодном поту и выбегая во двор, Костя задирал голову и глядел на ущербную луну, на которую легла слабая тень чужого, нездешнего… Кто ОНИ? Почему не дает ему покоя эта далекая рукотворная громадина, порождение инопланетного разума, либо это все-таки последствия давней психической травмы, обычная шизофрения, отягощенная паранойей и манией преследования, дивный патологический букет?.. Гамов не хотел думать о возможной болезни. Нет, он здоров! Конечно же здоров, просто дикая скачка последних дней, наложившаяся на сенсацию планетарного масштаба и спрыснутая недурным количеством спиртного, и дала вот такой милый эффект.
А иногда, просыпаясь по ночам, или даже днем, не глядя в небо, а просто ощущая затылком и всем телом его тысячеглазое присутствие над головой, Гамов ощущал и с трудом подавлял в себе немотивированные признаки злобы. Злоба эта, темная, комковатая и вязкая, как подсыхающая кровь, кидалась в голову и мутила… Плыли, плыли перед мысленным взором размытые картинки, мерцающая радужная дымка, из контуров и очертаний которой так трудно составить что-то приемлемое для восприятия и анализа.