– За-инь-ка, да мы встречались…
– К сожалению, – пробормотала я.
Поднялась, отряхнула свою шапку белую и натянула ее на волосы черные. А потом посмотрела на него выразительно, мол, сам дурак, и пошла к своим, крепко вцепившись в отстегнутую лыжу-предательницу. Были мысли извиниться поначалу. Но быстро улетучились.
В этот раз он меня не напугал, может, потому что народа было много, а может, во второй раз я уже понимала, чем все это закончится, к тому же я помнила наставления Веры. А выслушивание ругани на публике меня больше разозлило, чем расстроило. Так что я гордо проследовала со своей лыжей, демонстрируя несгибаемую волю, интеллигентность и презрение к таким неотесанным и глупым старшеклассникам. Я тренировала новое поведение «наступать», а не «отступать». Это было гораздо приятнее.
Девчонки стояли с округлившимися глазами, и только Верка поинтересовалась:
– Жень, ты нормально? А то этот гад прямо сверлит взглядом.
Я обернулась, тоже посверлила взглядом «гада» – чуть прищурившись и не мигая несколько секунд, и мы с девчонками отправились к Вере на обед.
А на следующий день у меня появился поклонник. Если это можно так назвать.
4
Иногда бывают дни серого тумана. В них нет ни солнца, ни луны, а что-то среднее, будто перемешали день и ночь как сметану с черничным сиропом. Не знаю, что такое в этих днях – они тянутся и тянутся. И уж лучше вечер побыстрее. Пустота.
Как только Селиверстов начал крутиться рядом чуть ли не на каждой перемене, девчонки сначала прикидывали, к кому он ходит и на кого глаз положил. И каково же было их разочарование, когда они поняли, что всего лишь на меня.
В классе я дружу с Верой и Леной. С остальными тоже дружу, но не очень. Так вот вся эта история почему-то восстановила других против меня, – не сразу, но постепенно, по мере усложнения ситуации. Только Верка и Ленка меня поддерживали, остальные же почему-то так и норовили задеть. Иногда слышалось что-то вроде: «Ох, наша принцесса пожаловала» или «Что он в ней нашел, не понимаю?».
И я не понимаю. И действительно, с чего бы это?
Одевалась я средне, крутизной не страдала, – в общем, писк моды обходил меня стороной. Не пищал, и даже не попискивал. Мобильник – и тот без наворотов.
Я живу с братом и мамой на ее зарплату администратора в школе иностранных языков. Я почти в совершенстве знаю английский (это я так считаю, мама другого мнения), но все остальное далеко от совершенства катастрофически.
Одна бабушка живет в деревне за сто километров, куда летом нас отправляют на отдых. Другая бабушка – на пенсии, на другом конце города, тоже не шикует, а как бывший библиотекарь строго следит, чтобы я что-нибудь читала.
– Мозги надо тренировать так же, как и мышцы. А хорошая книга еще питает душу и предостерегает от глупых ошибок и дурных поступков, – говорит она, строго глядя мне в глаза и протягивая очередной том классики. – Здесь все пережито и описано – читай, учись разбираться в людях.
Разбираться в людях я хочу. Поэтому усердно читаю.
Сейчас – собрание сочинений Диккенса. В бабушкиной квартире он занимает целую полку. Думаю, года на два мне хватит.
Каверина, Стивенсона и Фенимора Купера мы одолели в прошлом году – про благородство и неблагородство, теперь приступили к исследованию. После понятий о благородстве бабушка сочла, что я уже готова распознавать поступки и мысли по поведению и выражению лица. Вот умеет она заинтриговать!
Куприна «Впотьмах» читали с целью знакомства с персонажами с виду милыми, а на самом деле… и чтобы не забывать про «прозу жизни» и не слишком увлекаться.
Мне иногда кажется, что она растит из меня детектива. Или разведчика.
Но ее ждет разочарование – у меня совершенно нет к этому способностей. Я смотрю в лицо нашей Пакетиковой и ни-че-го не понимаю, кроме того, что она надменная дура. О чем она думает, или чего она хочет – мне, во-первых, совершенно неинтересно, а во-вторых, у Пакетиковой небогатый диапазон эмоций: «Оу» – выражает удивление, «Класс» – нравится, «Фи» – не нравится. Это всё.
Гораздо интереснее другие люди. В сто тысяч раз!
Но кое в чем я все-таки преуспела. Например, я знаю, что от меня скрывают. Для этого не надо много ума, достаточно элементарной наблюдательности, обрывков фраз, небольшого замешательства и ухода от ответа.
Взрослые так предсказуемы. Либо смотрят, не мигая, чтобы слова звучали убедительнее, либо говорят в сторону, будто не тебе. От того маленькая неправда становится вроде бы не тебе адресованной, а так, летающей по воздуху. Ты не обязана ей верить, но если ты успокоишься и перестанешь задавать вопросы, все будут тебе только благодарны. Поэтому я больше вопросов на одну тему не задаю.
Когда-то мы ездили в Болгарию на Золотые пески, было здорово. А теперь отец в вечной командировке на Дальнем Севере – это сказка для младшего брата, но я-то знаю, что родители развелись. Об этом мы все усиленно молчим, когда вопросы задает младший брат.
Виталика Селиверстова разглядывать тоже не хотелось.
После того знаменательного дня – соревнований и валяний в снегу, Селиверстов начал крутиться на переменах возле нас. Столько раз за день я с ним не сталкивалась за весь учебный год.
– Что ему надо? – спрашивала Вера.
– Что, что? – Лена закатывала глаза и начинала хихикать. – Наверное, хочет, чтобы Женька на него налетела еще раз.
Ну уж нет, теперь я аккуратно передвигалась, притормаживая на поворотах, выглядывала сначала, насколько это возможно, – не несется ли кто на меня. Я стала осторожной.
5
Если ты не хочешь о чем-то говорить, об этом можно помолчать. Или перейти на нейтральную тему. Это вежливо. Внимательный человек заметит, и не будет возвращаться, а невнимательный заставит тебя повторить этот пируэт еще раз, и еще раз, и еще. Я стараюсь быть внимательной. Говорят, это называется тактичность.
Брата я забираю из сада, когда возвращаюсь с тренировки. И мне по пути, и маме не надо за ним спешить – я успеваю до пяти часов.
Мама зарабатывает на работе, а я – у нее, нагрузкой по дому. У меня теперь еженедельная зарплата. Мамина подруга говорит, что так нельзя, в семейные отношения не стоит вмешивать деньги, а то я потом перестану что-либо делать без них. Дескать, я должна сама, по собственному порыву принимать участие, убираться и стремиться к совершенству.
– Она это серьезно? – уточняю я всякий раз.
– С целью воспитания, – оправдывается мама.
А я не понимаю, какая разница просить деньги на обед и кино или знать, что в конце недели на столе с утра тебя будут поджидать рублей триста или пятьсот. Иногда бывает даже премия. Во всяком случае, мне так легче самоорганизоваться.
Поэтому я намекнула маме, что лучше оставить, как было, а то смена линии воспитания может на мне отразиться гораздо больше, чем оплата домашнего труда.
И вообще, мы так решили, а абстрактные рассуждения ее знакомых меня не касаются, они же меня не знают так, как мама. А мама, я уверена, – это я даже подчеркнула дважды, – в меня верит и понимает, что я развиваюсь, и в правильном направлении, под ее чутким руководством.
– Разве можно меня лишать доверия? Совершенно нельзя. Я же ранимый подросток, ко мне надо с уважением и вниманием в этот непростой период. Вот исполнится лет восемнадцать, тогда можно будет обсудить, принять новые договоренности, пересмотреть пункты соглашения.
Я тоже умею умные фразы говорить, если понадобится.
Здесь я сделала паузу, а потом еще пояснила.
– Пока я нахожусь в зоне риска – у меня подростковый кризис, как его описывают педагоги и психологи, – меня надо всячески поддерживать, а не следовать советам посторонних. У них – свой опыт, у нас – свой.
Потом я вспомнила, что мама тоже в зоне риска – у нее какой-то кризис среднего возраста, подозреваю, что это неприятная штука, поэтому я с ней тоже стараюсь быть вежливой и внимательной. Пожелала спокойной ночи, поцеловала в щеку и отправилась к себе в комнату тихо и вполне мирно.