– Да что ты, Вась, дело хозяйское. Потом, так потом.
– Ага. Давай, Тимофевна, пока, значит. А ты, куда поперся? – прикрикнул он на наглого мальчишку тринадцати лет, который прошмыгнул мимо него и начал строить рожицы возле зеркала.
Василий схватил его за шиворот и поволок к двери. Мамаша никак не отреагировала, видимо, сама так часто делала.
– На вот, Тимофевна, забирай своего. Все, пока.
Он закрыл за ними дверь и сел в прихожей. Дурдом.
– Спасибо, Вася, – раздалось из ванной.
– Пожалуйста, – ответил Вася и вытер рукавом вдруг вспотевший лоб.
– А ты меня куда теперь, к сестре?
– А что, и к ней не хочешь?
– Не знаю. К тебе как-то привыкло.
– Ты привыкло, а я вот… что-то никак… Ладно, там видно будем.
– А я тебе кое-что показать могу.
– Что ты мне показываешь, я и так знаю.
– Нет, не тебя. Хочешь, невесту твою покажу?
– Я еще жениться не собирался.
– Так, это сейчас. А потом… Она тебе очень подходит. Ты ее сразу узнаешь. Смотри скорей.
Василий встал перед зеркалом.
– Смотри в середку.
– Смотрю.
– И думай о ней.
– О ком, я же ее не знаю?
– Не важно, я же тебе говорю. Смотри и думай.
– Хорошо.
Зеркало затуманилось, покрылось дымкой и как будто издалека по центру появилось лицо девушки. Оно все приближалось.
– Ты только сам к ней не приближайся и не дотрагивайся, – прошептало зеркало.
– А что?
– Нельзя это. Испугаться может.
– Понятно.
– А еще стукнет, так след останется.
– Навсегда что ли?
– Ага. Навсегда. Правда, по следу потом и узнать может. Но это не надо. Зачем тебе со следами-то ходить. Все, сворачиваю картинку. Ну, как тебе?
– Ничего такая. И где ж она?
– Скоро придет. Так ты меня оставишь?
– Слушай, давай я тебя хотя бы перевешу. А то мне раздеваться даже неудобно. А потом, я вот приведу кого, а ты за свои штучки, – от меня все невесты разбегутся. И чего ты разговорилось вдруг. Висело, висело, и на тебе…
– Не знаю, молчать надоело. Да и висеть мне недолго уже.
– Да сказал же, не уберу.
– А… я не об этом. На покой скоро. Видишь, уголки уже темнеть начали. Вот, первый признак, тускло скоро станет.
– А говорило-то, никакого изъяна.
– Ну… во всяком случае, еще ничаго я. Вот новое купил, как придет время, скажу – поменяешь.
– А тебя куда?
– Я вообще-то вещь раритетная, можно и сохранить где-нибудь в теплом месте, без сырости. Опять же пригодиться смогу, так, иногда, только не наглеть, без потребы не суйтесь. Это дело такое, аккуратно надо. Чтобы, если не на пользу, так хоть не во вред. Но тебе, кажись, на пользу. Смотри-ка, разрумянился, жених.
– До чего же ты болтливое.
– Да не обижайся, Вась. Когда надо, я помолчу. Я же понимаю. Хороший ты парень, Вася, и бабуля на тебя не нарадуется. Смотрит иногда, я позволяю.
– Так это ты от нее на меня накинулось?
– Нуу… от нее, не от нее… Совпали взглядами. Пора тебе за себя браться, Вася. Распустился один тут.
– Ты не начинай.
– Да я ничего. Это от нее. Так, чего, Вась, дружим?
– Ага. И не тужим. Объявляю час тишины. Обалдеть можно.
Артистка
Верочка Глушакова мечтала играть на сцене. Ее выразительные синие глаза в обрамлении густых золотистых ресниц излучали восторг и невинность. Но почему-то на приемную комиссию они никак не действовали. У Верочки была такая же золотистая копна волос, которую она распускала, встряхивала для убедительности романтичного образа, но это почему-то тоже не пронимало грозных судей в театральных училищах.
После пятой попытки устроить свою судьбу на подмостках один из сидящих за длинным столом, светловолосый и на вид совсем не вредный мужчина, заявил ей, что для того, чтобы хотя бы сносно играть нужно что-то еще помимо внешности и умения таращиться. Так и сказал. «А где же она таращилась?» – подумала Верочка, опуская длинные ресницы, чтобы скрыть блеск выразительных глаз.
Встретив такое препятствие между ней и искусством, Верочка решила пойти обходным путем. Если искусство не идет к ней, она сама придет к нему!
В двадцать шесть лет, работая продавцом в маленьком магазинчике, Верочка копила на жилплощадь, чтобы съехать из пятиэтажки. Квартира однокомнатная с пятиметровой кухней досталась ей от дяди, а родители жили за триста километров на десятине земли и переезжать наотрез отказывались, – в такую тесноту, да и зачем? К Верочкиному неуёмному стремлению в артистки относились неодобрительно, но с надеждой, что в городе блажь дочери пройдет, и она хоть как-то устроится, а главное, найдет жениха. Но Верочка не сдавалась, женихов не искала, а настойчиво стремилась пробиться к искусству.
Она выучила еще одну басню, два стихотворения и одним прекрасным звездным вечером отправилась в ближайший театр. Как она узнала накануне, в театре несколько дней в неделю шла постановка молодого и перспективного режиссера, и такого же молодого и перспективного автора современной пьесы, которая пользовалась невероятным успехом.
Два дня Верочка наблюдала и слушала игру актеров – сначала с галерки, потом переместилась в партер. Артисты иногда выбегали в зал, занимая для игры все пространство.
С режиссером Верочке встретиться так и не удалось и устроить прослушивание в театре тоже.
Приходя домой, Верочка репетировала у зеркала заламывание рук, истошные крики и томные всхлипывания, которыми так была насыщена роль главной героини. А в третье свое посещение Верочка записала монолог героини в кульминационный момент в блокнот.
Деньги, отложенные на проведение досуга, неумолимо кончались, и пришлось устроиться уборщицей для подработки в вечернее время.
Всю неделю Верочка драила полы и тихо декламировала слова из роли. Через какое-то время она уже изящно водила шваброй по блестящему полу, грациозно выжимала тряпку и ставила ведро по центру коридора, как ценный реквизит. К нему она возвращалась, чтобы начать заново, если вдруг сбивалась и путала слова.
В субботу Верочка готовилась к выходу: мастерила длинное платье из черной блестящей материи, купленной в подвальчике магазина тканей недалеко от дома за триста сорок рублей за метр. Дорогая ткань требовала аккуратного подхода и сноровки.
Шить Верочка не умела, но в одном из журналов нашла совершенно беспроигрышный вариант – ба-ла-хон! Она просто вырезала окружность, чтобы пролезла голова и прострочила у соседки на машинке боковые швы. Все! Это фантастичное изделие, сотворенное собственными руками – пеньюар, бальное платье, да что там, наряд для модели – потрясающе смотрелось на вешалке. Верочка надеялась, что и на ней тоже.
В воскресенье, облачившись в этот «звездопад на черном небе», словно королева, Верочка прошла через фойе театра, мимо шумной толпы и заняла свое место в партере, у самого прохода, где во втором акте как раз пробегали артисты.
Первый акт Верочка сидела, не шелохнувшись, и смотрела на красивого героя второго плана. Она только сейчас обратила на него внимание. Черноволосый, стройный, чуть сутулый, но от этого еще более милый, он отличался какой-то необъяснимой нежностью среди всех этих скачущих, гомонящих людей. Хотелось их отогнать и дать ему отдохнуть.
К тому же Верочке показалось, что он незаслуженно отодвинут от главного действия. Впрочем, как и она. Верочка почувствовала невольную симпатию к юному дарованию и как будто вся потянулась к нему на встречу.
Парень заметил напряженно сидящую женщину, которая не сводила с него глаз. Она мерцала в полумраке зала необыкновенными волосами, распущенными по плечам золотыми волнами. Когда объявили антракт, и зажегся свет, он выглянул, чтобы получше разглядеть девушку. Она так и осталась сидеть на своем месте.
Нерешительно помявшись, артист удалился в гримерную.
А Верочка думала о несправедливой расстановке людей на сцене. Зачем столько шума, ведь все можно сделать нежнее, романтичнее… с тем юношей.
В начале второго акта артисты пошли «в народ», – они активно бегали по проходам, кого-то звали. Настала и очередь милого парня. Он чуть замешкался на сцене, и ускорил шаг, проходя мимо Верочки, но она уже ждала его. Вот он, звездный час!