(Бог допил огонь на Юге. Выпил Запад. И Восток.
Жаpко пошептал у кона, с углей пепел сдул седой,
И на Севеp – непpеклонно – встал, сияя, под звездой,
Ствоp, кpивимый тёмным камнем – вpеменем – отвеpз от пут…)
…и дети чистым пламенем
К Родителям плывут,
И чаpы pасколдованы,
И пpоступает Суть,
И кондалы pаскованы,
И млечен тёплый путь.
……………………………
ЮНОСТЬ. СЦЕНА. ДОРОГА
Цикл стихотворений
……………………………
ЧУГУНКА
ВОСКРЕСЕНЬЕ. ПЕРЕДЕЛКИНО
1.
В.А.Антонову
Воскресный день. Особо резки
Жилые запахи Москвы.
Костры в сухом, дубовом треске
Похоже, жареной листвы.
В волненьи, с детства незабытом,
Закрутит и тебя струя,
Водоворот цветных событий
И разноцветного тряпья.
А дверь, качнув свои пружины,
Дубовой лопастью гребя,
Сгребет тебя из середины
И затолкает вглубь себя —
Вослед пилястрам и колонкам,
Где дунет нежно и остро
Духами и одеколоном
На эскалаторе в метро.
Мигнёт зелёная иголка,
Нить перекушена во рту,
Свист разрываемого шёлка
На полукомнатном ветру,
И электричка на панели
Вздыхает жадно духоту,
И рылом роется в тоннеле,
И гложет рёбра на мосту…
2.
Плывет состав торжественный, нескорый,
И ты в расположеньи неплохом,
И сам живой, и жив поэт, который
Тебя поддержит шуткой и стихом.
Он здесь, в бору прижился полупьяном,
Не пишет писем, курит и молчит,
За ундервудом, как за фортепъяном
С подстрочником ругается, ворчит,
Рифмует и по клавишам стучит.
Он хмурит бровь, прикидывая наспех
Какое-то ершистое словцо
И машет, согласясь – всё курам на смех!
Уговорит себя и трёт лицо.
Здесь за окном осенние зазимки,
Туманно солнце, кладбище в дыму,
И гений, как тогда, на скверном снимке,
Совсем уже неотличим ему.
…ни очевидцам, ни провинциальным
Провидцам, мастерицам повивальным
Не свить в такой сорочке звукоряд…
Здесь три сосны над камнем погребальным
С вечернею звездою говорят.
А в комнате табачной и угарной
Наш старый спор из щёлки воздух пьёт,
И томик| мифотворца антикварный
Нам на ходу слукавить не даёт.
3.
Опять толчея и возня,
Полижут железо колеса,
Лишь сплюнут ошметки огня
На том повороте с откоса,
Где мельком три сонных стекла
В затоне ночном отразятся…
Цепочка огней утекла
Шрифтом светового абзаца.
И пусть в тебе тает как свет
Сомненье и полунаитье,
Ты буква, бегущая вслед
Провалам в ночном алфавите.
***
Счастливые люди сидят в электpичке.
А мы сигаpеты изводим и спички,
Изводим в кваpтиpе денёк по пpивычке,
А в той электpичке, о, в той электpичке
Счастливые люди сидят с pюкзаками,
Фасонит охотник пеpед pыбаками
Чехлами, pемнями, литыми куpками,
А те удилищами и поплавками
Фоpсят пеpед ягодниками, гpибниками…
Поляны мелькают в окошке вагонном.
Леса возникают за тем пеpегоном,
Где мы, как счастливые добpые люди
Назло табаку, алкоголю, пpостуде
Когда-то сходили и в лес пpоникали,
Ложились в тpаву, к pоднику пpиникали,
И счастливы были, хотя не искали…
А ныне мы ищем высокого смысла,
Пытаем слова, исповедуем числа,
Глобального счастья уныло алкаем,
И сами тpопу себе пеpебегаем…
А в той электричке, зелёной как юность,
Нет смерти, есть август, июль есть, июнь есть,
Вернуть бы, догнать бы, рвануть бы у склона,
Схватить бы за хвост, словно ящерку,
Словно
Зеленую ящерку…
СЦЕНА. ГАСТРОЛИ
(Монтировщик сцены в Казгосфилармонии).
***
Вагоны затоварены,
Вперёд, по городам,
Сценарии, аварии,
Хожденья по рядам…
1.
Кулибину-грузчику
Старенький, рассохшийся настил,
Вмятины от грузного рояля.
Он своё сегодня отслужил,
И теперь в чехле, как в одеяле.
Он скрипуч, он едет не спеша
В угол свой, за бархатную штору,
Он устал, и тяжело дыша
Поддается нашему напору.
Зал недавно отрукоплескал.
Вьётся «арлекин», как легкий шарфик.
Тонет люстра. Тает свет зеркал.
Стонут струны тоненько на арфе.
Час опустошённый торжества.
Мерно на тросах скрипят штангетты.
Лампочка юпитера мертва.
Спят басы в чехлах, полуодеты.
Вьётся пыль недавней суеты,
И к утру в программе перемены.
Как значки скрипичные, «пульты»
Заполняют половицу сцены.
2.
Феде-шофёру
Чунджинская дорога. Медовая гора.
Пробита диафрагма. Сигналят шофера.
А мы не сходим с трассы, сидим в густой пыли,
И просим, чтоб хотя бы запчастью подмогли —
Всего кружок резиновый! Который час стоим,
Пропахшие бензином, о жизни говорим.
В фургоне, в латах цинковых, концертный инструмент.
Весь мир – жлобы и циники… шофёр, один момент!
Куда там, усмехаются, в пыли два дурака.
А воздух замечательный. А под горой река.
Ты мне толкуешь медленно о совести людской,
А шины мечут петлями вдоль трассы пыль с песком,
Ты говоришь, мол, весело на свете подлецу,
Лицо такое светлое, и всё ему к лицу,
Крути по жизни вензели, старик или юнец,
Какие тут претензии, подлец и есть подлец.
А время тянет ленточку, и срок уж невдали,
А шоферне до лампочки, а мы сидим в пыли…
Вдруг тормоз. Взвизг резиновый. Безусый паренёк.
Кружочек апельсиновый – в пыли, у наших ног.
И мы опять, фартовые, дорогу колесим,
И диафрагма новая качает нам бензин,
И рассуждать помедлим мы о всяком, о таком,
И шины мечут петлями по трассе пыль с песком…
3.
Ольке-зрительнице
Над уровнем страсти помост деревянный.
Ступенька таланта. Граница судьбы.
Ты, лирик нетрезвый, ты, трагик румяный,
Шажок с авансцены – и вы не рабы
Раскрытого вашим же словом поступка,
Проступка и жеста, который уже
Не скроешь, ведь всё, что ранимо и хрупко,
Уже на виду, а не там, на душе.
Да только я сам захожу в эту сутемь,
И девочка слушает. Кресла пусты.
Она мои тёмные речи осудит,
Чего не осудит, того не простит.
Она понимает, что это надолго,
И помнит всё то, о чём я позабыл.
Я должен сойти к ней, я знаю, что должен,
Но сцена меж нами! Полметра судьбы.
Я эти большие глаза в полумраке
Согреть не словами, губами хочу,
Потом их уже не согреешь…
От рампы
Лишь бедное слово плывёт по лучу.
И страшен скрипучий барьер деревянный,
И шаг невозможен туда, в пустоту,
Где ты нереален – один, безымянный…
А тень всё жива ещё там, на свету.
4.
Митричу-баритону…
Помотало тебя по казённым дорогам,
Баритон ясноглазый, гуляка, фразёр,
А теперь вот сидишь у меня, ненароком
Подбиваешь опять на «мужской» разговор.
Ты судьбу расписал мне, привычно чудача,
За бутылкой вина в небольшом городке.
Угощаю бродяг. Сострадание прячу.
Раскрываются души спьяна, налегке.
Твой недопит стакан. Ты допей и запой мне
О лучине, о келье сырой, гробовой,
Эту песню я тоже, я тоже запомню,
Допою, додышу её вместе с тобой.
Будет много ещё полустанков, и сухо
Жизнь на круги своя нас опустит, как лист.
Это всё суета и томление духа,
Как говаривал в прошлом один пессимист.
Только ты не срони эту песню, хотя бы
Потому, что врачует порой и тоска,
И покажутся глаже земные ухабы,
И безоблачней свод, и светлей облака…
***
Мальчик рос на станции Сормово,
Много видел растения сорного,
Кто-то рванул сто грамм,
Кто-то рванул стоп-кран,
Санкции, санкции…
Станции.
Город Сарапул
Горло царапнул.
Ценами цапнул…
На пол,
Подлы, летели патлы,
Кудлы, бретели…
Падлы.
– Скука, мадам?
– Сука, не дам!..
Санкции, санкции…
Станции, станции…
В карту ткнул. Нагадал.
Магадан.
Вычегда… Пачелма…
Станция Мячина… Маячная станция…
Промаячила.
В вагонах – до чёрта, девчонки-бичёвки,
Шепча, матерясь и теряясь в дыму,
Вдруг песню затянут, такую, о чём-то,
Чего и не высказать никому.
Мама-романтика, в дури-чаду
Тырясь по тамбурам у ресторана,
Пить за свинцовую бляху-звезду,
Пломбу от сорванного стоп-крана!..
Как это вышло, сыны-шатуны,
Крестики-нолики, правнучки-правнуки,
Дети побед, межпланетные ратники,
Спутники-винтики, путники-ватники…
Всем задолжали с минувшей войны.
Всем, бляха-муха, должны!
Шатуны…
***
Я вижу лёгкость необыкновенную
В рабочих, асфальтоукладчицах
В тужурках ослепительных, оранжевых,
В монтажнике, парящем над столицей
Когтистой птицею, в сутулом сварщике,
Вдруг озаряющем столицу синим пламенем
И брызгами златыми…