– Ну!
Ответа не последовало. Парашютист не отвечал.
– Прыгайте!
Парашютист крепко сжимал пальцами косяк дверцы. Даже в темноте неосвещенного самолета видно было как он побледнел…
Телегин попробовал оторвать от косяка его руки, ничего не получалось. Впрочем, Телегин и сам знал, что рук парашютиста ему не оторвать. Самолет делал четвертый круг над вражеской территорией и Телегин нервничал. Темнота внизу молчала, но в любой момент их могли засечь вражеские зенитки и тогда, даже если бы и удалось уйти невредимым, задание все равно осталось бы невыполненным. Второй раз! Да, второй раз. Телегин возил этого парашютиста на выброс и второй раз повторялась с ним такая история.
– Бейте! – приказал он бортмеханику и стрелку-радисту.
Никакие человеческие пальцы не смогли бы выдержать подобное испытание. Парашютисту отбили левую руку, правую берегли – нельзя было выбрасывать разведчика без рук – но ничего не помогало. Парашютист стоял окаменев, не отпуская дверцу, не пытаясь оторваться и не произнося ни слова.
Вышел штурман.
– Долго вы еще?
– Да вот… – Телегин кивнул в сторону дверцы. Бортмеханик и радист все еще силились оторвать руки парашютиста, но тот, здоровый широкоплечий великан, стоял устойчиво, широко расставив ноги и вцепившись в дверцу мертвой хваткой. Два человека ничего не могли с ним поделать…
Самолет лег на обратный курс. Как только отошли от места выброски, парашютист отпустил дверцу, шатаясь прошел вглубь самолета и тяжело опустился на тюк с радиостанцией. Так и сидел он до самого аэродрома, поникнув головой и как ребенка прижимая к груди изуродованную руку.
Экипаж молчал. Никто не мог назвать парашютиста трусом. Его знали, видели не раз на аэродроме, в форме полковника с двумя рядами орденов на груди. И ордена эти были получены за действия в тылу врага. Не один раз он переходил линию фронта и возвращался, не один раз смотрел в глаза смерти, но то происходило на земле, а тут надо было прыгать. Прыгать! А прыгать он не мог.
Телегин понимал его. Он видел и не таких людей, а опытных бывалых парашютистов, имевших десятки, сотни прыжков, и которые вот так же бледнели, хватались за косяк дверцы… и возвращались. Он знал случай, когда однажды один парашютист, прыгая из корзины аэростата, в последний момент испугался и ухватился за края корзины. Ему отбили пальцы, били по рукам – ничего не получалось, они так и опустились тогда вместе с корзиной и с висящим по ту сторону парашютистом. До самой земли он не разжал пальцы. Но то был учебно-тренировочный прыжок. Но теперь приходилось возвращаться с задания не выполнив его и случай этот был повторный. Телегин не завидовал полковнику. Начальник разведотдела фронта генерал-лейтенант Дронов был человек не из легких…
К удивлению Телегина, когда он докладывал генералу о выполнении, а точнее о не выполнении задания, тот не высказал ни особого удивления, ни особого гнева. Он только задумчиво барабанил по рукоятке мраморного пресс-папье и задумчиво смотрел куда-то мимо инструктора. Телегину даже показалось, что генерал видит сейчас, как они летели в темноте, как им было трудно, и ему и полковнику, и жалеет их обоих. Генерал даже как будто вздохнул, когда обратился к нему.
– Послезавтра, – спокойно, даже слишком спокойно сказал генерал, – пойдете с ним в последний раз. Живым не привозите. Ясно? И предупредите его перед прыжком…
…И снова пять парашютистов затаились в темной глубине самолета, прислушиваясь, не прорвется ли сквозь мерный шум моторов лающий треск зениток, не блеснет ли по корпусу луч прожектора. И опять окаймленная мигающими огоньками темная на земле, но отчетливо видимая с воздуха линия фронта, промелькнула и осталась позади.
Вышел штурман, сказал:
– Пора.
Но сказал он это не Телегину, а заместителю Дронова по политчасти генерал-майору Кузикову. Тот стоял в темноте, одетый как и все в синий комбинезон и с парашютом – мало ли что бывает при выброске.
Генерал взглянул на светящийся циферблат часов, на карту и кивнул.
– Я пойду последним, – сказал полковник. Голос у него был глухой, сдавленный. Телегин предупредил его, да и присутствие Кузикова говорило за себя – случай экстраординарный. Даже если бы у Телегина и не поднялась бы на него рука, присутствие генерал-майора обязывало.
Кузиков кивнул ему.
– Да, я уже распорядился.
Бортмеханик открыл люк и в самолет снова пахнуло черной ночью, за которой была чужая земля.
Четыре парашютиста молча исчезли в черном отверстии люка. Настала очередь полковника. Он подошел к дверце и… ухватился за ее край.
– Ну!
Полковник стоял не шевелясь.
Щелкнул взведенный курок.
– Ну! – почти крикнул Телегин. Перед его глазами стояли все краски ласковых вечерних закатов, он слышал гармонь, нежную, переливчатую, ощущал предрассветную прохладу реки, а ему надо было исполнить приказание, убить человека, лишить его всего прекрасного, чудесного, лишить жизни своего человека, таково замечательного боевого человека, каким был полковник…
Телегин поднял пистолет и приставил его к спине парашютиста.
– Ну!
– Погодите, – вдруг сказал генерал. – Полковник Родин. Ко мне!
Воинская дисциплина сильнее смерти, сильнее страха.
Полковник оторвал руки от дверцы, как больной повернулся к генералу и… Телегин неожиданно сильным толчком в грудь навзничь опрокинул его в люк. Полковник только взмахнул белой повязкой и исчез, как не был. Телегин даже перегнулся за ним, прислушиваясь. Ни шелеста раскрывшегося парашюта, ни вскрика… Лишь мерное гудение моторов и темнота, черная, беспросветная, неизвестная.
Телегин повернулся к генералу. В руке он все еще держал пистолет. Это им он ударил в грудь полковнику. И теперь, глядя на генерала, он думал, что полковнику, наверно, было очень больно. И на лице Телегина были написаны и боль, и жалость, и растерянность. Он и сам не ожидал, что все так получится.
Генерал молчал. А быть может и сам переживал не меньше Телегина.
– Ничего. Бывает. – сказал он.
И больше до самого аэродрома они не проронили ни слова.
А на подходе к аэродрому они приняли сообщение: полковник приземлился благополучно.
1963 г.= = = = = = = = = =
УХОДЯТ ЖИТЕЛИ…
Под самолетный смертоносный гуд
Дорогами, ведущими к востоку,
Как от чумы свирепой и жестокой
Уходят жители. Бегут…
Из Вильно, Каунаса, Белостока…
Июньский воздух пылен и горяч.
Шрапнель в нем виснет темными клочками.
Они бегут – с корзинками, с узлами…
И слезы женские, и детский плачь
С автомобильными слились гудками.
А им навстречу, яростны и злы,
Не испугавшись вражьего нахрапа,
Несутся наши летчики-орлы.
И гусеничным ходом тяжелы
Упрямо танки движутся на запад.
Войска идут, войска идут, идут…
Их натиск грозен, их порыв неистов.
И верят беженцы – они дойдут.
И верят беженцы – они сметут
С лица земли чуму фашистов!
= = = = = = = = = =
ЮРИЙ АЙЗИН
ДЕБИЛЫ
1. ГОВОРИТ МОСКВА
Поводом для рассказа послужила радиопередача «Говорит Москва». Я слушал ее утром на даче 25 сентября 2020 года. В эфире ее вел Алексей Гудошников. Он затронул тему о дебилах. Все общеобразовательные школы нацелены на обучение дебилов. Пока учителя по нескольку раз пытаются вбить в тупые головы какую-то информацию, весь класс ждет. Ждут «середнячки», ждут одаренные ребята, все ждут.
Аркадий Райкин выступал с миниатюрой:
– Доцента звали Авас.
– А вас?
– Я повторяю: доцента звали Авас.
– А вас?
И так до бесконечности.
2. СИСТЕМА ОБЩЕГО ОБРАЗОВАНИЯ
Тупому можно долго объяснять. В этом – минус системы общего образования. В институтах и колледжах, где поступление по конкурсу, такого нет. Никто тебя «за уши» тянуть не будет. Там просто отчисляют. Если не на экзаменах, так после первого курса.