– Это ж надо, а? – восклицал он, стоя посреди дороги, как будто рядом находился невидимый Доброжелатель, готовый его выслушать. Ленни расстроился бы куда сильнее, не знай он, что тётя любит племянника по-своему, да только проявления этой любви таковы, что от них лучше держаться подальше.
«Ей просто не с кем поговорить. Да и не о чем, если на то пошло. Но всё уже позади, – успокоил он себя. – Доволен теперь?»
Вопрос был обращён к внутреннему голосу. Но изнутри ничто не отзывалось, и Ленни понял, что надо идти.
Ленни любил обратную дорогу, потому что она шла под горку, и ступать по ней было легко. А ещё потому, что находил на ней совсем иные мысли, чем по пути туда. Хотя, конечно, дорога была одна, просто воспринималась как две разные, такой вот парадокс. С каждым шагом на сердце становилось веселее. Деревья сплетали ветви над его головой; под шелест листьев хорошо думалось о детстве – том отрезке жизни, когда впечатления неповторимы. Чуть погодя дорога расширялась, и тогда последние из деревьев могли лишь грустно помахать друг дружке, как машут влюблённые, расставаясь на перроне. А сама дорога втекала в равнину, словно живописная жёлтая река в изумрудную ширь океана. Дальше она бежала меж богатых многоцветных трав, ещё больше выделяясь в вечернем пейзаже, и это наводило на мысль, что ни одна река в океане не теряется.
Ленни знал, что дороги бывают прямые, извилистые, проторенные, нехоженые, кружные, тернистые, петляющие, срезающие, тайные, а также большие, кривые… не бывает лишь тупиковых. Главное – это оставлять открытым небо над своей головой, и тогда даже в самой кромешной тьме, на дне самого глубокого колодца звёзды будут светить тебе. А если туча закроет звёзды, небо всё равно склонится над тобой, как заботливая мать, и тогда… Ленни не был уверен, сможет ли он взлететь, но в случае чего был готов попробовать.
Единственное, чего не стоит делать – отступать. «Особенно, когда за плечами у тебя тётин дом», – подумал Ленни, улыбнувшись про себя, и ускорил шаг.
Он ни с кем не делился своими мыслями, и не потому, что стеснялся их. Но памятуя о том, сколько времени прошло, прежде чем удалось дойти до такого своим умом, Ленни чувствовал: вряд ли собеседник сразу ответит пониманием. Только очень мудрый откроется навстречу, но часто люди лишь притворяются мудрыми из страха, что иначе их сочтут никем. Такие для придания значимости своим идеям изобретают собственный язык, пройдёт немало времени, прежде чем ты сможешь овладеть им, и ради чего? А люди обычные, немудрые, и помыслить боятся о подобном, вот и получается, что единомышленников у Ленни не было.
И всё-таки он и понятия не имел, что его могут счесть странным.
«Странности!» Тётушка сморщила нос так, словно принюхивалась к чему-то неприятному…
Странности. Да, у него мало друзей, да и те порой как-то подозрительно на него смотрят. Раньше он не замечал.
«Ты можешь стать великим человеком, Ленни Мантуер, можешь изобрести машину времени, создать роман обо всём лучшем, что есть в людях, но запомнятся, врежутся в память именно они, странности. Благодаря твоей тёте, родным, близким, друзьям. «Он спал стоя, – скажут они, – выращивал вампирский чеснок, курил толчёную мандрагору…» Да мало ли что ещё можно изобрести! Странности, странности, странности!..
СТРАННОСТИ!
Так думал Ленни, и эти мысли, в свою очередь, вызвали к жизни другие, столь же странные, но очень созвучные ночному часу. Он вдруг вспомнил, что в легендах этих мест сохранилось упоминание о ещё одной дороге, которая называлась Опрометчивой, и точно такой была, потому что имя ей давалось в те времена, когда слов на ветер не бросали. Дело в том, что большинство ступивших на неё впоследствии пожалели об этом, и, хотя не совсем честно сваливать на дорогу ответственность за собственный выбор, имя прижилось и стало историей. Когда в детстве Ленни приставал к родным с вопросами, те умело заворачивали беседу в другое русло, словно чего-то боялись. Единственное, что Ленни уяснил для себя, – у каждого существует своя Опрометчивая дорога, поэтому её так сложно обнаружить на карте. Смутно он догадывался, что именно её избрал когда-то знаменитый дядя; дорога подошла к Побережью, пересекла его и утонула в водах залива. Пришлось дяде волей-неволей садиться на корабль, а дальше всё случилось само собой. И то, что он никогда не раскаивался в своём выборе, ещё больше утвердило окружающих во мнении, что он сумасшедший.
«А ведь где-то есть и моя», – подумал Ленни.
Быстро темнело. Дорога в этот вечер излучала то же, что душа человека – в часы успокоения. Невидимая в темноте, она давала о себе знать каждым камушком, который попадался под ноги, изо всех сил стараясь, чтобы Ленни не сбился и не заплутал. Ленни даже чудилось, что это она бежит за ним, успевая оказаться под ногами в последний момент, когда он уже готов упасть в овраг или провалиться по колено в болото. Конечно, это не могло быть правдой, как и лёгкий шёпот у него над головой, будто бы там смыкали кроны невидимые деревья. Рощица давно закончилась, деревья потихоньку отступали к горизонту, оставляя взамен заросли шиповника и жасмина, чьи нежные ветви отливали жёлтым в призрачном свете восходящей луны. Всё это Ленни знал, но ощущал почему-то совсем другое. Он даже стал оглядываться, столь отчётливо ему вдруг вообразилось чьё-то присутствие. Но он не успел толком поразмыслить над этим, потому что вдруг споткнулся, в чём-то запутавшись, и стал падать. Падение тоже было медленным и каким-то неестественным, но всё быстро прекратилось, как только Ленни приземлился.
Земля нанесла ему чувствительный удар, будто специально кинувшись навстречу. Увернуться он, конечно же, не успел, и теперь сидел, потирая свои ушибы, и медленно приходя в обычное состояние.
Тут он сообразил, в чём дело. Дорога подвела его.
Прямо посередине лежала большая покрышка, в которую он ухитрился наступить.
«Смешно-то смешно, – сказал он себе, – а лежу я прямо на проезжей части».
Он отполз в сторону, случайно взглянул на небо – и тут увидел такое, что изменило… нет, перевернуло… нет, опрокинуло – на этот раз не его тело, но разум и воображение: луна внезапно стала расти, превращаясь в огромную расходящуюся спираль света, которая, описывая круг за кругом, приближалась к земле; вот она слегка коснулась, зацепила её поверхность; потом, на следующем круге, один луч чуть задержался, чтобы мягко лизнуть морщинистую щёку старой планеты… Всё это Ленни видел уже на бегу: он забыл о боли и ушибах и нёсся, окончательно потеряв прежнюю дорогу, туда, где творилось доселе Невиданное, Невообразимое… он так хотел попасть туда раньше, чем лунный луч. И он знал, что должен успеть.
Он вбежал туда, окунулся в золотисто-жёлтое море и только подумал: «Успел? Не успел?!!»
А через секунду узнал, что всё это было сном.
Ленни встревоженно огляделся и понял, что из-за треволнений вчерашнего вечера задремал на скамейке возле остановки пригородного автобуса. Сейчас было шесть утра, и он проснулся с неприятным ощущением, что проспал самое главное.
«Уж не всю ли жизнь?» – мелькнуло и исчезло, словно наваждение. Он снова стал самим собой.
И вот Ленни Мантуер, обычный человек Настоящего Мира, поднялся с мокрой от росы, холодной скамейки, чтобы завершить свой обычный путь домой – немножко позднее, чем всегда, но что с того? – никто об этом не узнает.
Он поднялся на холм, с которого обычно хорошо просматривался городок, и глянул вниз, в долину. Солнце медленно поднималось, озаряя прекрасный мирный пейзаж, знакомый Ленни до мельчайших деталей… но одной детали, и весьма существенной, на этой картине не было.