Елена Омельченко, профессор департамента социологии и директор Центра молодежных исследований НИУ ВШЭ в Санкт-Петербурге; доктор социологических наук. Редактор книг «В тени тела» и «PRO тело. Молодежный контекст»:
– На мой взгляд, «новая этика» – это некий новый, неоформленный и не закрепленный ни в общественном мнении, ни тем более в законодательстве свод правил и норм этикета, которые явочным порядком отвоевывают себе права на существование. Они формируются через громкие скандалы и тихие истории с определенным разоблачением поступков, расценивающихся, в силу обстоятельств, как недопустимые.
Можно применять разные термины, поскольку весь вопрос в уместности и в том, какая аудитория нас слушает. Если мы участвуем в продвижении новых правил и канонов, нужно иметь систему доказательств и аргументов, чтобы обосновать, что это понятие вполне соответствует времени, жизни и проблемам, с которыми сталкиваемся, будь то в России или в США. При этом необходимо договориться, что мы под ним подразумеваем.
Когда мы только открываем понятие (например, разговариваем со студентами или даем экспертную оценку для общедоступного издания, которое все читают), нужно либо очень хорошо объяснять, что такое «новая этика», либо пытаться иначе рассказывать о ней. Само словосочетание, если не давать ему интерпретацию, теряет всякий смысл.
Я полагаю, что «новую этику» можно интерпретировать как требование и ожидание сензитивного отношения к вопросам, связанным с различиями людей в современном мире, которые основываются на гендере, расе, этничности, религии, сексуальности, физической и интеллектуальной дееспособности. Это требование новой чувствительности предполагает изначальное утверждение прав на голос и тело, высказывание и отказ, то есть прав на самость во всех этих измерениях. Если же чувствительность проявляется недостаточно и нарушаются границы самости, в каком бы виде она ни существовала, то общество или некое сообщество, являющееся автором нового движения, требует санкций.
Надежда Нартова, старший научный сотрудник Центра молодежных исследований и заместитель академического руководителя магистерской программы «Современный социальный анализ» НИУ ВШЭ в Санкт-Петербурге. Редактор книг «В тени тела» и «PRO тело. Молодежный контекст»:
– Я бы назвала «новую этику» процессом (именно процессом, а не конкретным феноменом) пересмотра правил и норм взаимоотношений во всех сферах жизни. В первую очередь, конечно, тех, которые касаются межличностной и гендерно маркированной коммуникации.
Согласна с тем, что этика постоянно меняется. Однако, когда есть некая конвенция, доминирующая и устоявшаяся норма, которой следует большинство, то при ее пересмотре можно говорить о появлении чего-то нового. Это не значит, что раньше не было тех людей, которые думали по-другому, или что не было сопротивления, но существовало некоторое принятие способа взаимодействия. В основном это, разумеется, касалось общения между мужчинами и женщинами: действовала позднесоветская практика коммуникации, связанная с особыми режимами понимания приватного и публичного, гендерной иерархии, сексуальности и индивидуальной автономии. Грубо говоря, шлепки, хватания за коленку или объятия на вечеринке, о которых никто не просил, считались нормами выражения внимания, проявления власти и производства маскулинности и феминности. Безусловно, всегда были те, кому такое не нравилось, но в целом это разделялось как норма.
Думаю, то, что происходит сегодня, – следствие многих процессов. Во-первых, это результат, как писали социологи Энтони Гидденс и Зигмунт Бауман, становления рефлексивного общества и индивидуализации. Во-вторых, это результат появления психотерапевтической культуры, которая подразумевает попытку контроля по крайней мере себя и своих границ, осознание внутренней отличности. В-третьих, это результат эмансипации и феминистского движения, то есть субъективации женщин, пересмотра их позиции в коммуникации и места в обществе.
Почему этика «новая»? Потому, что она связана с новым поколением, поколением 20—30-летних. Это не означает, что в этом процессе нет 40—50-летних: как мы помним, в движении #MeToo, например, участвовали люди совершенно разных возрастов. Но это проблематика, которую в первую очередь ставит молодежь.
Интересно, что молодежь, как правило, проблематизирована: она не такая, она не вписывается в какие-то нормы, она все нарушает. Вдруг выясняется, что сейчас ее нельзя назвать «плохой», так как молодые люди, в отличие от предыдущего поколения, к примеру, меньше потребляют алкоголь, статистически дольше учатся, отлично ладят с гаджетами (последнее во время пандемии оказалось очень полезным навыком). Молодежь не «плохая», однако она другая.
Прилагательное «новая» наделено позитивным смыслом. Молодежь не «пришла и все разрушила», но предложила пересмотр важных вещей, которые другие люди, тоже проходившие через явления позднего модерна, в принципе понимают, даже если им сложно изменить собственное поведение. Уровень доверия и уважения к молодым повысился, и потому остальные прислушиваются к тому, что они проблематизируют.
Таким образом, в обществе возникает идея «новой этики», то есть уважения границ, гендерно равноправной коммуникации, изменения иерархии, в том числе сексуальной, в которой доминирующая роль ранее принадлежала мужчине, а подчиненная – женщине. На мой взгляд, это хороший эгалитарный процесс.
Каковы особенности
«новой этики» и ее языка?
Оксана Мороз, доцент департамента медиа НИУ ВШЭ; кандидат культурологии. Автор «Блога злобного культуролога»:
– Один из важнейших столпов «новой этики» – интерсекциональность, то есть понимание, что разговоры об уважении к другим и о равенстве возможностей должны опираться на представление о множественности подходов к инклюзии. «Новая этика» – это в какой-то степени продолжение большой критической теории, только она была политико-академическим проектом, а сейчас все сильнее смещается в сторону активизма.
Здесь существует такая проблема: для того чтобы практиковать интерсекциональный подход, нужно, что называется, «выйти из своей коробки». К примеру, у меня есть гендерная и этническая идентичности, которые – я точно знаю – могут стать причиной для дискриминации. И понимаю, что способна уловить ее, даже если это затрагивает другого человека. Но я не особо сталкиваюсь, допустим, с эйджизмом, соответственно, он выпадает из моего интерсекционального поля зрения. Или, например, я, как и очень многие российские граждане, не соприкасаюсь с расизмом как он есть (скорее с этно- и ксенофобией), поэтому вещи, связанные с ним, тоже могу не видеть. Это естественные ограничения, которые проистекают из того, что мы обладаем как привилегиями в некоторых положениях, так и потенциалом для дискриминации нас самих в других.
Таким образом, чтобы стать по-настоящему интерсекциональным, нужно развить чувствительность в тех сегментах, в которых ты привилегирован. Это дико тяжело, потому что наше воспитание, социализация и все предрассудки базируются на имеющихся привилегиях. Даже если мы знаем, что они сильно мешают нам действовать по отношению к остальным равным образом, у нас все еще есть когнитивные искажения, которые смещают поведение. И поэтому каждый раз, наблюдая споры вокруг чего-то, что называется «новая этика», я вижу, как люди, только что стоявшие на либеральных или леволиберальных позициях, внезапно превращаются в людоедов по параллельному вопросу.