Я не хотел показаться наглым и надеялся, что Хасан сделает все как надо.
Беседа по телефону длилась целую вечность. Стены были выкрашены светло-зеленой масляной краской - нет, скорее, эмалью. Неоновые лампы, висевшие на потолке, отражались в покрытом линолеумом полу, но не давали по-настоящему яркого света. Вдоль края деревянной скамьи прогуливалась муха. Дальше, с левой стороны от прохода, я заметил закрытую дверь.
Хасан что-то пробормотал, последовал долгий обмен любезностями, и наконец регистратор положил трубку, после чего Хасан повернулся ко мне, улыбнулся и сделал ободряющий жест, показав кулак с поднятым вверх большим пальцем. Мы все еще ждали. Человек за столом открыл большую тетрадь, что-то туда записал, через некоторое время появились два бородатых санитара в грязных халатах и Кристофера уложили на каталку, обтянутую светло-коричневым кожезаменителем. Я еще подумал: неужели все мужчины в этой стране носят такие пышные бороды? Санитары повезли каталку по длинному коридору, потом свернули направо, и один из них открыл какую-то дверь.
Я быстро заглянул в палату. Вонь показалась мне просто невероятной. Пахло отбросами. В палате лежало человек тридцать - на двадцати койках. Стены были испачканы калом и кровью. Повсюду стояли большие жестяные ведра, с зацепившимися за края грязными марлевыми бинтами. У некоторых больных отсутствовали те или иные части лица, у других свешивались с края постели культи ампутированных рук, замотанные побуревшими от крови тряпками.
Санитары вкатили каталку в палату и отошли от Кристофера. Тот не шевелился. Я видел, как на одной из кроватей два изувеченных пациента в пижамах лежали, тесно прижавшись друг к другу, и, совершая толчкообразные движения, пытались доставить себе сексуальное удовольствие. Но по их лицам я бы этого не заметил - в них не было никакого выражения, вообще никакого.
Я отвернулся и закрыл лицо. Хасан ждал в коридоре - мне пришлось ухватиться за его руку, так у меня дрожали колени.
"Мы не можем оставить Кристофера в этой палате. Там умирают люди. И невообразимая грязь - я никогда не видал ничего подобного".
"В других палатах нет мест, - сказал Хасан и зажег себе сигарету. - Это публичная больница, я вас предупреждал. Вы сами согласились".
"Кристоферу нужна отдельная комната, Хасан. Вы видели, какие здесь простыни? Это уже не постельное белье, а грязные лохмотья. А эти бедолаги в палате... Он подхватит проказу, тиф, одному богу ведомо, что еще".
Хасан покусывал ноготь на своем безымянном пальце и молча смотрел на меня.
"Мы должны дать им побольше денег - вот, Хасан, возьмите".
Я порылся в карманах и протянул ему все купюры, которые у меня были при себе. Что-то около двухсот долларов.
"Прошу вас, я даже не знаю, что тут сказать. Вы уже так много для нас сделали. Пожалуйста, поговорите с кем-нибудь, я вас умоляю. Именем... именем Милосердного Аллаха".
Хасан бросил сигарету на пол, раздавил ее каблуком и мягко положил руку мне на плечо.
"Я не могу отказать в помощи неверному, который в час беды призывает Аллаха, - сказал он. - Если позволите, я возьму эти деньги".
Он взял скомканные долларовые бумажки, пересчитал их, коротко кивнул и пошел по коридору. Я смотрел ему вслед, потому что больше не решался заглянуть в страшную палату, где лежал на каталке Кристофер. Я опустился на линолеумный пол. Я очень устал, но понимал, что обязан собраться с силами во что бы то ни стало, даже если Кристоферу уже не суждено поправиться.
Нам таки выделили отдельную комнату. Кристоферу наспех зашили рану на лице - шили без наркоза, но он ничего не почувствовал. Ему поставили капельницу, воткнув одну иглу в правый и одну - в левый локтевой сгиб. Потом врач удалился.