– Сейчас бы за пышное и мягкое подержаться, – решил пошутить Кривобоков, но никто не принял и не поддержал его неуместную в данное время шутку, ибо время располагало не к ней, а вело к двум противоположностям – жизни и смерти. Какую из них примет судьба каждого русского солдата уже через несколько минут, то не было дано знать никому. Оттого и шутка Емельяна в ожидании первых выстрелов и взрывов была воспринята каждым, как насмешка над самим собой и над каждым из них. То, что Кривобоков видел, как утеху, никак не вязалось с тем, о чём думали многие в это время, а думали они о матерях и своих любимых подругах, о том, удастся ли ещё когда-либо увидеть их и обнять. Но Емельяна можно было понять, своими словами он хотел отвлечь себя и своих товарищей от тягостных дум, пытался вселить в своих товарищей веру в жизнь, веру в то, что сегодня смерть не настигнет никого.
На выходе из леса, расползшегося впереди густой тёмной полосой, австрийскую пехоту встретил мощный огонь орудий и пулемётов со стороны русских позиций.
– Бежите! То-то же! Получите изверг… – разорвавшийся снаряд, прилетевший со стороны врага, остановил на полуслове радостное восклицание Семенухина.
Убитое тело Егора, взлетев вверх, распалось на две большие и несколько маленьких частей. Падая, они описывали замысловатые кульбиты и орошали землю кровяной пыльцой, которая достигла лица Бородина. Утерев лицо рукавом шинели, Прохор передёрнул затвор винтовки и послал во врага очередную пулю. В пылу боя он не понял, что оросило его лицо, он даже не понял, что в соседнем окопе разорвался снаряд, разнёсший на куски тело его односельчанина – Семенухина. Прохор полностью отдался бою, через прицел винтовки видел только врага и слышал только выстрел из неё. Он стрелял, поражал врага своими меткими выстрелами и считал:
– Один, два, три, четыре…