Художник, как и всегда, вез в чемодане сувенир для супруги, который, непременно, отведает и он сам – бутылку хорошего итальянского вина. Емельян возвращался домой в такси и мечтательно думал о том, куда его отправят в следующий раз. «Нет, однозначно легче любить Ксюшу на расстоянии. Если мы видимся редко, мы не успеваем надоесть друг другу. Вот и теперь, я вернулся, может быть, всего на неделю, а потом снова умчусь куда-нибудь» – мечтал художник. Очень бы хотелось в Рейкьявик. «Я намекну дяде, что в следующем месяце будет очень крупный конгресс в Исландии» – с улыбкой подумал Щукин.
Он вошел в квартиру и почувствовал, что с кухни доносится вкусный аромат. «Ксюша дома, она ждет меня, мы с ней сейчас выпьем вино», – пронеслось у него в голове.
Когда они с женой уселись за стол, девушка разложила в тарелки креветки, Щукин поставил на подоконник свой сувенир. От Емельяна, впрочем, не укрылось, что Ксения была как будто чем-то расстроена или взволнована. Художник подумал, что с таким лицом, какое было у его супруги, можно было объявить о нежеланной беременности, однако это вряд ли было возможным, близости между ними не было уже очень давно.
Художник рассказывал о своей поездке, а затем, видя, что его речи не слишком-то занимают супругу, спросил, наконец, серьезно, что же случилось.
– Емельян… Дорогой мой Емеля… Я не знаю, с чего начать. Впрочем, не буду ходить вокруг да около. Мы с тобой уже давно живем, как брат с сестрой… Ты же понимаешь, о чем я… Но, согласись, это не может продолжаться бесконечно. Я очень тепло отношусь к тебе, ты мой настоящий друг, ты мне, действительно, дорог, как брат. Но любви между нами не осталось… Давай разведемся.
Емельян в недоумении посмотрел на жену.
– Ксения, дорогая, что ты такое говоришь! Боже мой, тебя, наверное, очень расстраивает, что я вечно уезжаю в командировки? Какой же я идиот! Я все это время думал только о себе, я уезжал из Москвы, меня вечно не было дома. Ксюшенька, солнышко, прости меня, я больше никуда не уеду! Если хочешь, давай в следующую командировку мы поедем вместе! Давай вместе поедем в Исландию, а? – сказал страстно Емельян. Да, он и сам понимал, что любви между ними уже давно не было. Но была привычка, была привязанность. Щукин не готов был вот так просто отказаться от этой привязанности. Допустим, через полгода, но не сейчас! Сейчас об этом даже речи быть не могло, он был не готов к этому.
Ксения обняла Емельяна и сказала, что она вовсе не сердится и не обижается на него, ведь его вины тут нет. Прошла любовь – это самое главное, но они будут видеться, общаться, и свободно начинать новые отношения, заводить романы.
– Романы?! Неужели ты думаешь, что я завел роман?!
– Емельян, нет, это я завела роман.
Художник посмотрел на Ксюшу так, словно видел ее впервые в жизни.
– То есть ты хочешь сказать, что ты нашла себе другого, а меня собираешься бросить?
– Да, Емельян, поскольку между нами давно уже нет любви. А я полюбила.
– Ксения! – Щукин вскочил со стула и схватился за голову, – нет, Ксюша, это просто подло с твоей стороны! Я не верю! Я буду жаловаться! Я прямо сейчас пойду и пожалуюсь, знаешь кому? Арнольду, он найдет управу на твоего любовника, найдет, я знаю, – порывисто сказал Емельян. Ксения глядела на него с жалостью, сложа руки на груди.
– Ты думаешь, я шучу? Нисколько! Я пойду к Арнольду! Да-да, к Арнольду! И расскажу ему, какой ты оказалась!
– Да он и так все знает.
– Откуда? – удивленно захлопал глазами художник.
– Емеля, ты даже не спросил, с кем у меня роман. Я ухожу к Арнольду.
Щукин, открыв рот, уселся на стул. Он не мог поверить, что его супруга оказалась такой вероломной, что она могла так поступить с ним. Он чувствовал себя несчастным, одиноким, использованным. Он-то, дурак, думал, что его отправляют в командировки, потому что он оказался лучшим из лучших, потому что он оправдал надежды Абаджваклии, а оказывается, это был лишь способ от него избавиться! Теперь ему стало понятно, почему дядя ни с того ни с сего вдруг вручил ему эту студию, будь она проклята! Немного остыв, Емельян осознал, что не испытывает настоящей ревности, а только лишь потрясение от того, что его привычный уклад жизни должен измениться. Уже около полугода у них с Ксюшей не было близости, поскольку ни одному, ни второму этого не хотелось. Он понимал, что любви между ними уже не было, но все-таки это предательство. Вот так вот у него за спиной жена ему уже какое-то время изменяла, а при этом твердила, что боится Арнольда. Да, женщины, хитрые обманщицы, но Арнольд, от него художник не ожидал такого предательства. Но он знал, что этот человек мастерски играет чужими судьбами и управляет ими, как марионетками, и это было очередным тому доказательством.
– Ксения, если бы ты только знала, какого он мнения о женщинах. Этот человек не сделает тебя счастливой. Я не могу поверить, что ты уходишь к нему только из-за денег, мне кажется, что после стольких лет я все-таки знаю тебя. Ты не способна на брак по расчету, значит, ты полюбила его. Но неужели ты рассчитываешь на взаимность? Думаешь, он тебя любит? Да лапшу он тебе на уши вешает, а ты веришь! Послушай, Арнольд не может полюбить никого другого после того, как потерял свою первую жену, он сам это говорил, и не один раз. Ты очень скоро поймешь, какую ошибку ты совершила. Ксения, уходи к кому угодно, но только не к Арнольду, он сделает тебя несчастной, – неустанно твердил Емельян, пока Ксения заканчивала укладывать свои вещи, она только качала головой, но ничего не отвечала, она была тверда в своем решении.
Емельян решил, что ему надо пойти и поговорить с Арнольдом по-мужски. Он даже представлял себе, как бьет Арнольда. Щукин прекрасно понимал, что он во многом проигрывает Абаджваклии, и это выводило его из себя. Емельян подошел к зеркалу и посмотрел на свое отражение. Что же, он молод, довольно красив, у него есть работа и прекрасная студия, и он с сегодняшнего дня совершенно свободен.
– Спасибо, конечно, что ты уходишь к Абаджваклии, а не к толстому Снегиреву, – усмехнулся Емельян. Он подошел к картине, которая стояла неподалеку от зеркала, взял ее в руки и долго смотрел на Ксюшин портрет, потом поставил ее лицом к стене. В голове у художника крутилось множество мыслей, среди которых две выделялись наиболее отчетливо. Первая – пойти поговорить с Арнольдом. Вторая была целиком и полностью заполнена прекрасным образом Адели Маслоу. «Что ж, если я теперь свободный человек, то мне никто не указ, могу делать, что хочу», – думал Емельян, наблюдая, как Ксения, вздыхая, собирает последние свои вещи и уезжает от него навсегда.
* * *
Емельян, естественно, не собирался вызывать дядю на дуэль, но он понимал, что в сложившейся ситуации имеет полное право прийти к обидчику и высказать свое мнение о случившемся. Более того, он считал, что просто обязан это сделать. Емельян был переполнен эмоциями, и уже видел, как он в сердцах говорит дяде: «Не нужны мне твои подачки! Забирай назад свою студию и квартиру, подавись ими! Как можно было так поступить, у собственного племянника увести жену! Да ты свинья, Арнольд!»
«Разлучник! Он никогда не будет счастлив», – думал художник, хотя в глубине души он чувствовал, что он сам уже давно не любит Ксюшу. Их связывала дружба и привычка, но никак не любовь. Ему бы не было так больно и обидно, если бы они расстались сами, без помощи Арнольда, но теперь Емеля чувствовал себя обманутым и униженным.
В тот же вечер после разговора с Ксенией художник вбежал в двери «Нефтьпрома». Когда его пропуск сработал на входе в здание, Емельян со злорадным удовольствием подумал, что его хотя бы не уволили, не выкинули на улицу в ту же минуту. Он, не замечая ничего вокруг, со всех ног помчался к лифту, поднялся на тринадцатый этаж и влетел в приемную Абаджваклии. Емельян опасался, что, может быть, в этот поздний час он уже не застанет дядю на рабочем месте, и ему придется копить в себе невысказанный гнев до завтрашнего утра. Однако Арнольд все еще был у себя. Арнольд знал, когда племянник возвращается из командировки, и ждал, что Емельян придет. Нельзя сказать, что нефтяник испытывал угрызения совести – он был уверен, что они с Ксенией поступили правильно, ведь если любишь, надо отбрасывать прочь любые условности и спешить, чтобы как можно больше драгоценных минут провести вместе с любимым человеком. С другой стороны, ему было неловко перед племянником. Одно дело обманывать умных, равных тебе людей, совсем другое – вот такого безобидного дурачка, который уже успел ко всему прочему к тебе так привязаться. И к которому привязался сам Арнольд. Более того, Абаджваклия прекрасно понимал, что если бы не художник, то вряд ли бы он когда-либо познакомился с Ксюшей. В глубине души олигарх чувствовал себя почти обязанным племяннику.