Затем иллюзия начала разрушаться – крайнее неправдоподобие способствовало этому ничуть не меньше, чем самые очевидные погрешности. Мария продолжала жать на педали уже намеренно, словно надеясь, что скорость заставит все дефекты и противоречия слиться и исчезнуть. Затормозила она как раз вовремя, въехав на узкий тротуар в конце тупичка; переднее колесо велосипеда замерло в нескольких сантиметрах от стены склада.
Вблизи фреска не впечатляла: хорошо различимы отдельные мазки, перспектива явно искажена. Мария подалась назад, и ей не пришлось далеко отступать, чтобы понять, почему она обманулась. Метрах в двадцати нарисованное небо, казалось, смешивалось с настоящим; сознательным усилием можно было заставить границу проявиться, однако удерживать внимание на тонкой разнице в оттенках оказалось нелегко: она так и норовила расплыться и исчезнуть, словно какая-то подсистема в глубине зрительных участков коры головного мозга отталкивала идею небесно-голубой стены как неправдоподобную и активно способствовала обману. Ещё дальше и статуи с лужайками начали утрачивать двухмерность и перестали выглядеть нарисованными, а на углу, там, где Мария свернула в тупичок, все элементы композиции встали на места, и центральный проспект на фреске сходился в точку именно там, где сходилась бы дорога, не перегораживай её стена.
Найдя идеальную точку зрения, Мария постояла там немного, опершись о велосипед. Слабый ветер холодил вспотевший затылок, потом начало припекать утреннее солнце. Вид зачаровывал, и мысль, что местные художники взяли на себя столько хлопот ради того, чтобы скрасить монотонное однообразие района, грела душу. В то же время Марию не покидало ощущение, что её надули. Она не возражала против секундного вовлечения в иллюзию, но трудно смириться с невозможностью обмануться снова. Можно было сколько угодно стоять и восхищаться артистизмом изображения, однако ничто не могло вернуть восторга, нахлынувшего на неё в мгновения веры.
Она поехала прочь.
Наверху, в спальне, заодно служившей кабинетом, Мария включила терминал и глянула в резюмирующую строку электронной почты. Со времени последней проверки прибыло двадцать одно послание, все помечены как «мусор» – никаких писем от знакомых и даже отдалённо ничего похожего на предложение оплачиваемой работы. «Верблюжий глаз», её программа просмотра входящей корреспонденции, обнаружил шесть просьб о пожертвованиях на благотворительность (все на вполне достойные цели, но Мария постаралась очерствить душу), пять приглашений участвовать в конкурсах или лотереях, семь каталогов розничной торговли (все похвалялись, будто сформированы под её запросы и «потребности текущего стиля жизни», но «Верблюжий глаз», оценив их содержание, не нашёл ничего интересного) и три интерактивных письма.
Обычная, «глупая» аудиовизуальная, почта приходила в стандартных, прозрачных форматах, но интерактивки представляли собой исполняемые программы, написанные машинным кодом с глубокой шифровкой данных, специально рассчитанной на то, что человеку проще будет с ними поговорить, чем почтовым приложениям – просмотреть и классифицировать. «Верблюжий глаз» прокрутил все три интерактивки (на виртуальной машине с двойной подстраховкой – симуляции компьютера в симулированном компьютере) и попытался их провести, убедив в том, что они произносят свой текст перед настоящей Марией Делука. Две программы, предлагавшие услуги – пенсионного фонда и медицинской страховки, – попались, но третья каким-то образом определила подлог и замкнулась, ничего не раскрыв. Теоретически «Верблюжий глаз» мог проанализировать программу и точно определить, что она сказала бы, если бы попалась на удочку, но на практике это заняло бы не одну неделю. Выбор стоял: избавиться от послания не глядя или поговорить с ним самой.
Мария запустила интерактивку. На терминале появилось мужское лицо, встретилось с ней взглядом и дружески улыбнулось.