Именно один из них – но еще не солдат – в пятом часу пополудни стоял и смотрел на море, взгляд его простирался за пределы лежащих на побережье развалин старого города. Ведь когда-то город был гораздо больше и занимал и приличную часть побережья напротив острова Ортигии, того, где находится центр знаменитых Сиракуз. Но вот уже двести лет после опустошительного набега сарацин город состоял только из островной части и небольшой полуостровной территории, которая уже пала под власть Маниака. К тому, что оставалось от Сиракуз, обращались защитники мыслями и оружием в попытке выдержать осаду, которая длилась уже несколько месяцев по ту сторону узкого и короткого канала, который разделял город.
Конраду шел десятый год, и войну он познал рано с тем, чтобы закалиться на пути, предуготованном ему на всю жизнь; ведь любой мужчина у нормандцев от природы не мог стать никем иным, кроме воина. Но Конрад был еще и мечтателем… Может оттого, что его отец считал, что не стоит торопиться с боевым крещением, Конрад умел мечтать без надобности считаться с жестокостью солдат во время сечи, которая затуманивает глаза и затмевает разум. А потому в зеленых глазах Конрада человек мог еще увидеть самого себя и разглядеть отблески надежды, то понятие дома и семьи, в коем наполовину Конраду было отказано из-за преждевременной смерти матери, женщины благородных кровей из франкского семейства.
Рабель де Ружвиль, когда пошел в Италию, взял сына с собой, тогда мальчику был всего год, взял и его няньку. В Салерно его заманила щедрая плата, которую выдавали младшим сыновьям из нормандских дворянских семей, и привлекли вести от соотечественников, попавших туда до него, Рабель решил присоединиться к своим товарищам по оружию и пойти на службу к тому, кто платил больше. А уж в войнах-то в тех краях недостатка не было… повсюду простирались поля, орошенные кровью из-за нескончаемых битв Константинополя с последними лангобардскими княжествами. Уже и не говоря о беспрестанных набегах арабских грабителей вдоль побережья Калабрии. И так, когда Георгий Маниак собирал войско для захвата Сицилии, Рабель со товарищи откликнулся на призыв. Мессина пала сразу, но последующие схватки оказались жестокими, опустошительными как для населения, так и для обоих воинств, нормандский контингент потерял очень много личного состава. За два года войны Маниаку удалось продвинуться только до стен Сиракуз, захватив всего лишь побережье Ионического моря. Большинство жителей иклима Демоны – северо-восточного кончика острова – исповедовало христианство и поддержало вторжение, но на остальной Сицилии во всем и вся царил ислам, и завоевать ее оказалось делом долгим и трудным.
Взгляд Конрада затерялся за пределами порта и города, мальчик раскинул руки, намереваясь объять необъятное, обхватить море до самого горизонта. Отец уже несколько минут стоял позади и смотрел на него, и когда подошел и взлохматил сыну медно-каштановые волосы, Конрад обернулся, вздрогнув, почти испугавшись, что отец пристыдит его за глупое объятие, коим он обнимал пустоту.
– Хочешь все море с собой забрать, сынок? – спросил Рабель; одет он был в простую белую тунику, но при оружии.
– Нет ничего на свете прекраснее моря!
– Боюсь, что для моря малы у тебя карманы…
– Но Богу море по карману!
– Может Земля она и есть … Божьи карманы… а мы внутри.
– Рауль говорит, что из всех народов Бог выбрал нас, потому что у нас кровь лучше всех других кровей.
Рабель улыбнулся и тоже вгляделся в море:
– Каждая нация и любой народ считает, что он лучше других. Возьми к примеру эти земли… магометане считают, что Бог благоволит им, константинопольский император считает себя Его наместником и также полагает папа… а пройди по иудейским кварталам местных городов да спроси на чьей стороне Бог… Конрад, сынок, постарайся сам стать человеком с красивой душой, неважно, какая течет в тебе кровь.
Я видел магометан, которые в битве вели себя порядочнее наших… я уверен, что Господь Бог уважает их во славе, независимо от того, кому они служат. С тех пор как мы высадились на этом острове, у меня на многое открылись глаза.
– А Рауль?
– Рауль – мой лучший друг, но сражаемся мы за разное понимание добра.
– Вы говорите, отец, что сражаетесь не за мзду?
– Я родился солдатом, и мой отец воспитал меня так, чтобы я стал солдатом. С тех пор как наш род покинул холодные йюлланнские31 равнины, мы ничего кроме меча в руках не держали. Это наше ремесло, а плата за битву – наш заработок. И все же, милый Конрад, вознаграждение может наполнить или карманы, или сердце, а вот куда его класть – решать тебе.
– Вы говорите, что и плату брать опасно?
– Все может быть опасно, если ведет к служению пороку и эгоизму. Власть, деньги и женщины… остерегайся всего этого!
– Но вы любили мою мать… – в растерянности и сомнении проговорил Конрад.
– Нет ничего плохого во власти, если твои подданые становятся тебе сыновьями; нет ничего плохого в деньгах, когда кормят рты твоей семьи и тех, кем командуешь; и ничего на этом свете нет плохого в теплоте женщины, которую любишь. Но я, сын мой, любил только одну женщину, и никакая другая не заступила на ее место. Ты очень похож на мать… свои глаза, свои волосы, свой оттенок кожи… и свое имя, Конрад, ты унаследовал от ее родичей… Уже через две недели после ее смерти мне представляли одну изящную девушку, но я не захотел, чтобы другая встала на ее место и чтобы тебе пришлось однажды называть «матерью» другую; я бы этого не перенес. Если уж нужна подставная мать, так есть нянька.
– Чего же мне тогда остерегаться?
– Вожделения, которое подталкивает к жестокости. Когда желание что-то заиметь превосходит достоинство и все пределы человеческой жалости.
– А женщины? – недоуменно спросил Конрад из присущего его возрасту любопытства, из интереса к таинственному существу, коим видится женщина и каковое до сих пор он познал только в облике няньки.
– Женщины… ничто не запрещает тебе любить их, но берегись глаз женщины, которая тебе не принадлежит!
– Рабель! – позвал чей-то голос среди развалин неподалеку от военного лагеря.
– Рауль, что, уже пора?
После этого вопроса объявился звавший. Рауль Железный Кулак был товарищем по оружию, с другом Рабель никогда не расставался. Они вместе отправились в Италию, и всегда оберегали один другого в битве. Рауль был великаном почти двух метров ростом с могучим голосом и не слишком утонченными манерами. На лице красовалась бородища гуще, чем у большинства нормандцев, волосы темнее, чем у большинства, справа по щеке свисала длинная косичка. Противоречили его темной коже, почти как у жителей Средиземноморья, голубые глаза, фигура северянина и невиданно высокий рост. С ним лучше было не связываться, это знали все, но в то же время он был отменным солдатом, одним из лучших, когда брал в руки боевой топор. И многие спрашивали, что общего у Рауля с благородным душой Рабелем, но, скорее всего, именно милосердный нрав Рабеля был клеем их дружбы. Рабель терпеливо относился к излишествам Рауля как потому, что они вместе выросли, так и потому, что Рауль умел прикрыть его в сражении.
– Нет еще; поговаривают, что завтра на рассвете. Но привезли вино, и все ждут брата Рабеля повеселиться.
«Брат Рабель» – так вся нормандская компания прозвала дворянина де Ружвиля с тех пор, как их дружина в триста человек переплыла пролив. Теперь привезли вино, и ждали, когда подойдут все.
Сколько бы более склонные к мирским радостям арабские странники ни восхваляли сицилийское вино, в домах водилось оно редко. И верно, поскольку приверженцы ислама запрещали выращивать виноград на землях, которыми они управляли, в этих краях можно было увидеть не много лоз. Но уже после прихода Маниака в 1038 году христиане снова стали садить виноград, чтобы возродить массовое виноделие, но гроздей пока наросло недостаточно, и, если появлялось желание выпить на счастье, вино в большом количестве приходилось привозить с материка.