И следующие три года – шахматы, шахматы. Шахматы! В девятом классе наш незабвенный физик, умный, проницательный, по прозвищу МГБ (Макс Генрихович Бернацкий), приклеил мне прозвание – ЧАХ. В 1955 году я уже стал чемпионом области по шахматам. Потом играть почти не пришлось: служба в армии, учёба в университете, кочевая судьба собкора центральной прессы.
И в дальнейшем журналистские дороги заносили меня командировочным ветром в разные края, но вот в тех золотоносных местах, где артельщики добывали третью часть золотых богатств России, побывать не довелось. А потому я не сумею описать их, хотя очень хотелось. Фантазия здесь может соврать, тогда начнут придираться знающие люди.
Вот и приходится мне пересказывать дальнейшие события, произошедшие на прииске, со слов Макса, Артёма, с которыми дружил, и Виталия, он не раз угощал меня в Москве, когда вспоминали прошлое.
В клубе. 1980 год
Была в общежитии комната, приличный зал, где в шкафах лежали книги, на столе – шашки, шахматы. То ли библиотека, то ли клуб. Сюда однажды вечером зашел Артём, привлечённый треньканьем гитары. Возле окна сидел на табуретке красивый блондин лет на десять старше, с профилем композитора Чайковского. Пышные волосы сплетены в косичку, длинные пальцы рук, очень сильные, видно с первого взгляда, ласкали гитару. Артём встречал его в столовой, всё хотел понять, каким ветром занесло сюда эту экзотическую для здешних мест птицу. Артист или циркач?
Гитарист дружески улыбнулся. – Кор-ми-лец, – растягивая слово, словно напевая, – протянул он. – Давай познакомимся. Знаю, тебя зовут Артёмом. Аркадий я, Соловьёв, иногда кличут Соловьём, но не к месту. Петь-то я люблю, как все геологи, да голосок слабенький. Вот странно, в руках и в теле силы хватает, а горло подкачало.
Артём решил, что свою кличку в этой обстановке называть не стоит. Подошёл протянул руку. – А спой что-нибудь, мне интересно. – Аркадий не стал кочевряжиться.
– Ладно, я сейчас пробовал переложить на ноты один свой стих. Давно написал, лет пятнадцать назад, ещё в армии. А служил я в железнодорожных войсках, стояла часть в Советске, это Прибалтика, бывший немецкий Тильзит. Помнишь Тильзитский мир? В школе проходили.
– Помню, его император Александр с Наполеоном подписали на плоту посреди Немана. Соблюдали границы!
– Ух ты! Читать любишь? Ладно, угощу тебя как-нибудь вкусной книжицей. А сейчас послушай. Он закрыл глаза, сосредоточился, взял пару аккордов. И запел:
(– Речитатив был выразительным, но голос не соответствовал тексту. Нужен был баритон, а у Аркаши был слабенький тенорок).
– продолжал певец.
– Он вдруг замолчал. Артём непонимающе взглянул на него, продолжай, мол. Но Соловьёв уже поднимался, оказывается в комнату тихонько, чтобы не мешать, вошел Леонид Мончинский.
– Извините, что помешал. Что это ты пел, Аркаша? – Тот немного смутился. Он знал, что Мончинский сам пишет стихи, рассказы. —Да это так, старые стишата.
– Твои? Что же ты мне не показывал? Ещё и музыку сочиняешь. – Закончи, пожалуйста, я очень хочу послушать.
Аркадий снова не стал ломаться.
Тут певец закашлялся, отложил гитару.
– Простите, больше не могу.
– Ну, тогда почитай стихи!
– Я никогда этого не делал и никому свои вирши не показывал, – возразил Аркадий.
– Но ведь когда-то надо решиться. А вдруг доставишь людям удовольствие? Попробуй! Не трусь, – добавил Леонид.
Последняя реплика и сыграла свою роль. Показаться трусом? Этого здесь не мог позволить себе ни один человек. Соловьёв достал потрёпанный блокнот, слегка взмахнул им.
– Вот об этом моём старом товарище есть у меня стихи. – И начал.
Артём, слушая, недоумевал: почему этот талантливый парень варится в собственном соку, почему не оттачивает своё мастерство в кругу себе подобных? И концовка стихотворения: экзамен не выдержан. Интересно какой?
– Да-а-а, рублик одолевает натуру человеческую, – перебил его мысли Леонид. – Но ведь не один же экзамен в жизни человека! Вот сейчас ты на отлично сдал его самому себе, переступил через свою закрытость, стеснительность, неуверенность. Назови как хочешь. Стихи-то хорошие! Выпусти их из заточения. Я помогу тебе, чем смогу. А для начала приходи ко мне, я дам тебе почитать книгу Валентина Катаева «Трава забвения», вышла в позапрошлом году, так что ты едва ли смог её увидеть, Аркадий.
– Да уж, – рассмеялся тот, я тогда и имя-то своё редко слышал, всё больше то Соловьём, то пташечкой звали. А о чём книга?
– Раздумья о творчестве, настоящем, не случайном – выстраданном, прочувствованном. Встречи с Буниным, Маяковским. Я надолго запомнил несколько строк, очень полезных мыслей для начинающих артистов, подходит и для поэтов. Бунин для тогда ещё гимназиста Катаева вспоминает, как великий режиссёр Станиславский на репетиции сказал одному актёру: «Можете играть хорошо, можете играть плохо. Играйте, как угодно. Меня это не интересует. Мне важно, чтобы вы играли верно».
Вот так один из лучших поэтов России обсуждал на встрече со взрослеющим мальчишкой Катаевым его стихи. Поэту важно было увидеть не рифмотворчество, этому можно научиться, а умение видеть суть дела, предмета, явления и образно передать свои ощущения читателю…
Долго они говорили в этот вечер. Говорили двое, Артём лишь слушал. Но уйти не хотел, он впервые присутствовал при полёте мыслей, а не бильярдных шаров.
Вечер с Максом
Вернувшись в свою комнату, застал Макса снова с бутылкой пива в одной руке и газетой в другой.
– Что пишут твои собратья? – спросил Артём, отвыкая от выканья.
– Это «Кавказская здравница», старая газета, прихватил в Пятигорске на всякий случай. Посмотрю, думаю, что там мой друг Венька пишет. Нет его материалов. А из новостей для тебя одно интересно: братья Вайнеры отдыхали в Кисловодске, не встречал?
– Нет, не случилось. Но знаю, что побывали они в гостях у моего знакомого, зовут его Шуриком Шараманом. Знаменитый картёжник, катала, как теперь говорят. Он случайно с ними познакомился, сидел в парке на лавочке возле колоннады. Один его партнёр подбежал занять денег. Ставки в игре, которая проходила неподалёку в шахматном павильоне, резко повысились. Попался какой-то лох, хорошо его заманили, оставалось провести заключительный удар. Шурик достал довольно толстую пачку купюр, и не считая, отдал.
– А не обманут? – проходя мимо, спросил Георгий Вайнер, по прежней сыщинской привычке не упустивший из виду удивительную сцену.
– Меня? – искренне удивился Шурик. Этот ответ остановил чутких на слово и интонацию писателей. Слово за слово – познакомились, сходили в кафе, выпили пивка. А потом Шараман и пригласил их в гости вместе с друзьями.
– Так ты вхож в мир картёжников! – констатировал Макс.
– Кое – чему они меня научили, – неохотно признал Тёмка, подумав, что напрасно рассказал подробности.
– И в преферанс играешь?
Внезапно проснувшийся в нём Темнила усмехнулся и промолчал.
Макс уловил усмешку. – А в «Банк»? Знаешь такую игру?
Тёмка не выдержал: – Играю и в рамс, буру, очко, терц, штос, и в «Фаро», и в «Баязет»…
– О-о-о, – восхитился Макс. Но желание поддеть мальчишку не оставило его. А историю-то борьбы с картами в России знаешь?
– Хазар, так зовут и в Москве сейчас очень известного картёжника, а в школе его называли Серёжкой Хазаровым, немного рассказывал.
– Ну, вечернюю лекцию я сегодня устраивать не буду, хотя знаю на эту тему много, писал материал для одного журнала. Только скажу, что Уложение 1649 года, это свод законов того времени, предписывало замеченных в игре « в картах и зернью» приравнивать к «татям». На первый раз их били кнутом, на второй – отрезали левое ухо, а при третьей попытке отправляли на каторжные работы.
Через полтора века ослабели законы, запрещено было лишь организовывать игорные дома, а за участие в азартных играх налагались взыскания, довольно умеренные по тем временам. А в начале 20 века объявление игры азартной, а следовательно, запрещённой, зависело уже не от закона, а от распоряжения министра внутренних дел.