Елена Николаевна проследила, чтобы завтрак прошёл как полагается, и чтобы дети были готовы ехать на любимую прогулку. Ждали дядю Алекса. Ожидание давалось детям с трудом, и мать начала читать им из новой книжки. Но ушки их были настроены в сторону звонка у входа в дом. Когда назначенное время давно прошло, Митя прильнул к окну и, не отрываясь, смотрел во двор.
– Дети, дядя Алекс, верно, заболел или у него срочная встреча с учёными. Едемте гулять. Он наверняка приедет обедать.
Но ни к обеду, ни к ужину, ни в следующие два дня Неволин не появился. Глаша по молчаливой договоренности с хозяйкой ходила потихоньку навести справки, и вернулась задумчивая и мрачная.
Елена Николаевна, пронервничав три дня, напустилась на неё, как в безумии:
– Глаша, ну что ты молчишь, как пришибленная?! Говори, что ты узнала!
– Тише, барыня, матушка, тише! А то ещё эти услышат, – она кивнула в сторону комнат няни и служанок.
Елена Николаевна потащила Глашу к себе в комнату, где услышала следующее:
– Я, ведь, барыня, знакома немного с их поварихой. Вот чего она мне порассказала. Три дня назад к Алексею Платоновичу приезжала неизвестная ей дама. Говорила с ним минут десять наедине. Затем быстро уехала. После этого Алексей Платонович велел никого не впускать, заперся у себя в комнате и не выходил целые сутки. Тихон, который у него вместо лакея, стучал в дверь и спрашивал, не болен ли хозяин. Из-за двери ответили, чтобы он шёл к чертям! (Здесь Глаша и Елена Николаевна перекрестились). Ещё через день он вышел из комнаты и прошёл в кухню. Было ясно, что он сильно пьян. Тем не менее, он достал бутылку из шкафа, почти всю её к вечеру выпил и велел Тихону подать платье и нанять извозчика, чтобы вёз его в театр. Когда Тихон ему сказал, было, что хозяин не в себе, и в таком виде в театр не ездят, тот ответил ему такими словами, которых в его доме от него отродясь не слыхивали. До утра его не было. А наутро приехал он домой с какою-то барышней. Объявил домашним, что она актриса и будет теперь здесь жить. Она засмеялась и сказала: «Поглядим!» Алексей Платонович велел никого и никогда к нему не впускать.
Елена Николаевна слушала это и не понимала ничего. Это не может происходить наяву! Она измоталась за эти дни и ей снится какая-то чушь! Вот она проснётся, позовёт Глашу и та расскажет ей правду, что Алексей Платонович заболел и передаёт свои извинения и поклоны. Или что он спешно опять уехал по инженерным делам и оставил ей длинное романтическое послание. Она станет перечитывать его, пока автор не вернётся.
Но уловки подсознания не проходили. Явь представала перед ней в каком-то чудовищном и непостижимом виде! Неволин пьёт, как сапожник, и путается с какой-то артисткой! Что за бред?! Какое вздорное наваждение! Елена Николаевна опустилась на диван и, обхватив голову руками, попыталась собрать воедино хоть несколько здравых мыслей.
– Что за дама приезжала к нему? Что стряслось у него? Почему не мне первой он поведал о своём горе? Или какой-то позор преследует его? Может, полька объявилась? Нет, чушь! Боже мой! Боже! Что делать, Глаша?
– Что тут поделаешь, барыня? Вы ничего не поделаете, Вы ему никто. Я и то кое-как прокралась, чтобы Вас-то не выдать. Ещё не хватало, чтобы видели, что Ваша горничная там шастает!
Елена Николаевна сходила с ума. Она ничего не могла сделать посреди этих идиотских условностей. Её друг, возможно, попал в беду. А она не может не то что помочь, но даже знать ей ничего не положено. Она пробовала послать Глашу разыскать Кутасова. Горничная вернулась ни с чем.
– Я видела самого того господина. Да только ничего хорошего он не сказал. Иди, говорит, да не хлопочи более об этом. Вот и весь сказ. Забудьте, матушка, Елена Николаевна, это несоразумение! Ведь Вы опять себя изведёте. Не стоит он того.
– Погоди-ка! Отчего это не стоит? Что ты узнала? Прежде ты так не говорила.
– Как возвращалась я от того господина, так увидела, что Неволин Ваш подъехал к дому его с барышней. Очень весёлые, а он так и вовсе навеселе. Едва не поскользнулся, как выходил от извозчика.
Елена Николаевна не заплакала, как того ожидала Глаша. Только сцепила руки и тихо проговорила:
– Что же я скажу теперь Мите?
Глаша заговорила сама, едва не плача:
– Вы меня, барыня, теперь, верно, прогоните. Да уж расскажу всё, как есть. Митя-то ведь письмо ему написал. И адрес как-то узнал. Я выхожу от них, а тут письмо-то это, видать, принесли. Я назад, на кухню. А слышно, как сам-то хозяин как раз выходил с барышней гулять. Тут письмо ему подают. Поглядел он на подпись и говорит: «А, маленький барчук! Бог с ним!» И бросил письмо-то на снег. Я, как все ушли, и подобрала его. Да только оно сильно намокло. Старалось дитя, печатными буквами, четыре слова всего…
– Спасибо, тебе, Глаша. Благослови тебя Бог! – Елена Николаевна взяла письмо и, подумав немного, бросила его в камин.
«Дядя Алекс, приходи скорее…» Её сердце кричало, вопило те же слова. Она же героическими усилиями старалась заглушить эти вопли, противоречащие здравому смыслу, пока не стало казаться, что её сердце и ум – два разных организма, живущих в разных углах дома.
глава 3 болотные огни
Потянулись безконечно длинные дни и ночи. Елена Николаевна была внешне спокойна и молчалива. Взялась вышивать подушки. Велела читать ей вслух роман. Ездила, по обыкновению, в церковь. Но молитва не получалась, песнопение плыло куда-то над ней, не сумев проникнуть ни в душу её, ни в сознание. Даже после смерти мужа не было того с ней. Всегда служба приносила ей радость, светлое какое-то облегчение, домой шла, как будто приподнятая над землёй. Особенно любила она тихую благостную вечерню. И вот главная её отрада не имеет больше того спасительного действия, как прежде. Елена Николаевна понимала, отчего это. Ведь когда умер муж, счастье погасло, но честь её оставалась при ней. Теперь было другое дело. Ей казалось, что всякий, стоящий в храме, думает только о ней и Неволине и потихоньку показывает на неё пальцем.
Дети переболели простудой, то один, то другой. Забота о них более всего отвлекала её от своих мыслей.
Нет, мысли никуда не исчезали совсем. Они текли сами по себе, помимо всяких других, проложив внутри Елены Николаевны своё собственное русло. Эта постоянная, никак не желающая заканчиваться, параллельная ежедневному потоку, жизнь её души утомляла и причиняла боль. Будто неизлечимая болезнь, которая изматывает человека, высасывает из него силы и волю к жизни, не убивает, но и не даёт полноценно дышать. Она, как вьюнок-паразит, оплетает жизнь человека, ствол его жизнестойкости. И избавиться от него можно, лишь только повалив само дерево.
Чем больше Елена Николаевна старалась забыть горький инцидент своей жизни, тем всё более навязчиво вторгался он к ней. «Какая гнусность! Какая, в сущности, банальность! – думала она. – Какая классическая пошлая мелодрама! Он – негодяй и обманщик, и она – обманутая и опозоренная. Боже мой, как низко, как глупо!» И то и дело волны жгучего стыда пробегали по её лицу всякий раз, как она вновь и вновь переживала эту драму. «Господи, ведь я уже думала, что счастье моё пришло! Так меня заморочил, так обнадёжил, так обволок своим притворным участием. Неужели он желал лишь сделаться тем самым, коим его нарекло знакомое общество? Кто знает, может быть, он уже и говорил с кем-нибудь, что достиг своей цели?»
Эти отвратительные картины приводили её в ужас. Но, представив их так живо, как будто это было сей же час, она чувствовала, как не вяжется всё это с образом, с характером Неволина. Она знает его столько лет, а он, казалось, знает её вдвое дольше. И эта успокоительная мысль бывала тут же отвергнута, и место её тут же занимали прежние чудовища – подозрение, отвращение и стыд. «Ведь он этим-то и воспользовался, что я безгранично ему доверяю». Если бы предпочёл он ей какую-нибудь достойную женщину, может быть, она смогла бы понять это…