Волн не было — в тихую погоду возле дамбы их вообще никогда не бывает.
Чуть поодаль три крестьянина-рыболова нагло препирались с инспектором. Олег не помнил, как звали этого пузатого человека, одетого в грязный плащ и потрепанный камуфляж, — Осипчук или Осипенко, — но оплывшее лицо, мясистый нос, свисающий почти до верхней губы, маленькие, близко посаженные глазки, со злобой смотревшие на мир, а также вечно надутый вид внушали откровенную неприязнь.
― А я говорю, — ревел инспектор, брызгая слюной, — это дерьмовая рыба, и полные трудодни я вам не засчитаю, от нее фонит — мама не горюй.
― Как вы можете знать, — возмущался самый борзый рыбак в рваной рубахе, — фонит от нее или нет, если последний счетчик Гейгера сдох больше десяти лет назад?
― Нутром чую, — рявкнул инспектор, смешно раздувая ноздри.
― Значит, никто в Лакедемоновке не чует, а вы один чуете? — не уступал рыбак, довольно удачно передразнив характерное движение ноздрями.
― Не смей называть Лакедемон Лакедемоновкой, — прорычал инспектор, и нос его покраснел от гнева. — Это старое название из прошлой жизни, и вообще, вижу, раб, ты заговариваешься!
― Я не раб, — с достоинством ответил рыбак, — я крестьянин, и я свободный. Никто не имеет права называть меня рабом. Я подам жалобу в Совет старейшин.
Инспектор побагровел, затем аккуратно положил на песок ружье и с кулаками двинулся проучить наглеца.
― Я тебе щас покажу права, скотина тупая, — прошипел он.
Рыбак даже не пытался сопротивляться, а только зажмурился, готовясь получить взбучку. Но ничего не произошло, потому что сверху, словно с небес, послышался властный голос:
― Игорь! Прекратить самоуправство!
Все обернулись. На возвышенности возле ворот частокола стоял не кто иной, как сам Роман, один из двух царей Лакедемона, родной дядя Олега. Это был высокий, подтянутый мужчина; возраст почти никак не исказил правильных черт его лица, и лишь запорошил волосы заметной сединой; аккуратно подстриженная бородка темно-русого цвета (которую царь имел обыкновение теребить в минуты задумчивости) под нижней губой не росла вовсе, и там образовывались как бы две полянки в густом лесу.
Пальцы правой руки юноши сами собой сжались в кулак и рванулись к левому плечу — в приветствии.
― Доблесть и сила! — прокричал он в один голос с инспектором.
― Во имя победы! — ответил шаблонной фразой Роман, но руку в ответном приветствии не поднял (такая вольность старшим по должности позволялась).
― Игорь, но ведь рыбак прав, — неторопливо заговорил царь. — Он не раб, а потому не допускай оплошности, будь избирателен в словах.
Инспектор опустил голову и что-то невразумительно пробурчал, стараясь не смотреть на царя, которого давно ненавидел. Показывать свои чувства было ни к чему, ведь это могло только позабавить недруга, который прекрасно знал о собственной неуязвимости. Конечно, сейчас высокое положение защищало его лучше, чем когда-то бронежилет.
«Ты, пришел сюда, собака, поглумиться надо мной, — со злобой думал Игорь. — Ничего, посмотрим, как вы запоете, ты и твои дружки, когда я допишу свой дневник и все узнают о ваших подлостях, цари гребаные... Да ты кто такой, майоришка недоделанный... Произвел сам себя в генералы, подлец!»
― А вы, трое, — обратился царь Роман к рыбакам, — помните, что вы хоть и не рабы, но обязанности свои выполнять должны. Право жить в стенах Лакедемона надо добросовестно отрабатывать, иначе можно и в Малую Федоровку вылететь. Там за частоколом с десяток желающих на каждое ваше место найдется. Посему благодарите свою судьбу и не препирайтесь попусту с инспектором.
― Да, царь, — ответили смиренно потупившиеся крестьяне.
Довольный своим назиданием, Роман почесал бородку и обратился к Олегу:
― Я за тобой, племянник.