Я улыбнулась в ответ. Затем она указала на узкую служебную лестницу и заметила:
– Кажется, вы говорили о своей любви к книгам?
– Мать утверждает, что я родилась с книгой в руках.
– В таком случае, полагаю, вы не прочь посетить нашу библиотеку.
В книге упоминался пожар, который поглотил библиотеку замка Майлдерхерст, тот самый, который убил мать близнецов, так что не знаю, что именно я ожидала увидеть за черной дверью в конце темного коридора, но явно не обширную библиотеку. Тем не менее передо мной открылась именно она, когда я переступила порог вслед за Перси Блайт. Полки громоздились вдоль всех четырех стен, от пола до потолка, и хотя в комнате было темно – окна были закрыты тяжелыми ниспадающими занавесями, которые касались пола, – я видела, что шкафы заставлены очень старыми книгами с форзацами из мраморной бумаги, позолоченными обрезами и ткаными переплетами. Мои пальцы буквально чесались от желания как следует пробежаться по их корешкам, отыскать экземпляр, перед которым я не смогу устоять, выудить его, медленно открыть, сомкнуть веки и вдохнуть освежающий душу аромат старой книжной пыли.
Перси Блайт проследила за моим взглядом и словно прочла мои мысли.
– Разумеется, это замены, – призналась она. – Бо́льшая часть оригинальной библиотеки семьи Блайт погибла в пламени. Восстановить удалось немногое; где не справился огонь, там поработали дым и вода.
– Столько книг, – выдохнула я, и при мысли о такой потери меня пронзила острая боль.
– Да уж, немало. Конечно, отец воспринял это крайне тяжело. Бо́льшую часть оставшейся жизни он посвятил возрождению коллекции. Письма летели во все стороны. Торговцы редкими книгами были завсегдатаями в нашем доме; другие гости не поощрялись. Тем не менее папа не заходил в эту комнату после смерти матери.
Наверное, у меня разыгралось воображение, но, пока она говорила, я определенно почуяла застарелый запах гари, сочащийся из-под новых стен, и свежей краски, исходящий из глубин старого известкового раствора. И еще шум, источник которого я не могла определить: легкий стук, незаметный при обычных обстоятельствах, но весьма примечательный в этом странном и тихом доме. Я взглянула на Перси, подошедшую к кожаному креслу с глубоко вдавленными пуговицами, но если она и услышала звук, то не подала виду.
– Мой отец был большим любителем писем, – сообщила она, пристально глядя на письменный стол в закутке у окна, – и моя сестра Саффи тоже.
– А вы нет?
Скупая улыбка.
– За свою жизнь я написала крайне мало писем, только самые необходимые.
Ее ответ показался мне необычным, и, должно быть, это отразилось на моем лице, потому что она пояснила:
– Письменная речь всегда давалась мне с трудом. В семье писателей это стало непростительным изъяном. Жалкие попытки не приветствовались. Отец и два его оставшихся в живых брата обменивались превосходными эссе, когда мы были маленькими, и по вечерам отец зачитывал их вслух. Он ожидал восторгов и не скупился на критику тех, кто не соответствовал его стандартам. Изобретение телефона стало для него катастрофой. Он винил его за многие язвы мира.
Стук возобновился, на этот раз громче, свидетельствуя о движении. Немного похоже на то, как ветер задувает в щели, сметает гравий, только сильнее. И я была уверена, что звук доносится сверху.
Я осмотрела потолок, тусклую электрическую лампу, свисающую с посеревшей розетки, трещину в штукатурке, напоминавшую молнию. В голове мелькнула мысль, что шум, который я слышу, может оказаться единственным предупреждением, что потолок вот-вот обрушится.
– Этот шум…
– О, не обращайте внимания. – Перси Блайт махнула рукой. – Это всего лишь смотрители играют в венах.
Вероятно, изумление, которое я испытала, отразилось на моем лице.
– Это самый страшный секрет таких старых домов, как наш.
– Смотрители?
– Вены.
Она нахмурилась, проследив глазами за линией карниза, как будто отмечая продвижение чего-то, незаметного мне. Когда она снова заговорила, ее голос слегка изменился. В ее самообладании появилась едва заметная брешь, и на мгновение мне показалось, что я вижу ее более отчетливо.
– В шкафу в комнате на самом верху замка спрятана секретная дверь. За дверью начинается целый лабиринт потайных ходов. По ним можно красться от комнаты к комнате, от чердака к подвалу, словно мышка. Если не шуметь, можно услышать множество самых разных шепотков. Надо быть осторожным, там легко заблудиться. Это и есть вены дома.
Я поежилась от внезапного гнетущего образа дома в виде гигантского, припавшего к земле существа. Темного и безымянного чудовища, затаившего дыхание; большой старой жабы из волшебной сказки, которая надеется обманом выманить поцелуй у девицы. И конечно, я вспомнила о Слякотнике, стигийской скользкой фигуре, выходящей из озера, чтобы предъявить права на девушку у чердачного окна.
– В детстве мы с Саффи любили притворяться. Мы воображали, что семья предыдущих владельцев поселилась в ходах и отказывается уезжать. Мы называли их смотрителями и всякий раз, когда слышали необъяснимый шум, знали, что это они.
– Неужели? – еле прошептала я.
При виде моего лица она засмеялась странным безрадостным смехом, который оборвался так же резко, как и начался.
– О, но они не были настоящими. Вовсе нет. Шум, который вы слышите, издают мыши. Одному Богу известно, сколько их здесь. – Она смерила меня взглядом, и уголок ее глаза дернулся. – Я вот думаю, не желаете взглянуть на шкаф в детской, в котором скрывается потайная дверь?
Кажется, я даже пискнула.
– С удовольствием.
– Тогда идемте. Подъем предстоит долгий.
Пустой чердак и далекие часы
Она не преувеличивала. Лестница карабкалась ввысь виток за витком, с каждым пролетом становясь все уже и темнее. Как только мне показалось, что я вот-вот перестану различать окружающее, Перси Блайт щелкнула выключателем тусклой электрической лампочки без абажура, которая свисала на проводе с высокого потолка. После этого я разобрала, что к стене примыкают перила, помогавшие осилить последний крутой пролет; приделаны они в 1950-х годах – предположила я по скучной практичности металлической трубы. Кто бы и когда бы это ни сделал, я мысленно поблагодарила его. Ступеньки были опасно истерты, что особенно пугало теперь, когда они были видны, и я испытала немалое облегчение, поскольку было за что ухватиться. Куда меньше радовало то, что при свете я разглядела и паутину. Этой лестницей давно никто не пользовался, и местные пауки об этом знали.
– Няня брала с собой сальную свечу, когда отводила нас спать, – поведала Перси, приступая к последнему пролету. – Мы поднимались по лестнице, огонек мерцал на камнях, и няня напевала песенку об «апельсинчиках как мед». Уверена, вам она известна: «Вот зажгу я пару свеч – ты в постельку можешь лечь».
«Вот возьму я острый меч – и головка твоя с плеч»[9]. Да, известная песня. Седая борода мазнула меня по плечу, выбив искру любви к своей простой крохотной комнатке в доме родителей. Никакой паутины, только протирка пыли два раза в неделю и успокаивающий запах дезинфицирующего средства.
– Тогда в доме не было электричества. Его провели только в середине тридцатых, да и то лишь с половинным напряжением. Отец терпеть не мог проводов. Боялся пожара. Вполне естественно, учитывая, что случилось с матерью. После несчастья он устроил серию учебных тревог. Звонил в колокольчик на лужайке и следил за временем по старому секундомеру. Все время орал, что дом вот-вот вспыхнет, как огромный погребальный костер.
Хозяйка снова резко хохотнула, внезапно остановилась, когда мы поднялись на самый верх, и вставила ключ в замок.