– Мне не нравится твой покорный тон. Почему не дерешься за человека?
– Хоть бы в такой день стружку не снимали! – жалобно сказал Зворыкин.
Махарадзе пригрозил ему пальцем, но глаза его улыбались.
– Тоже мне казанская сирота!..
Они подошли к грузовику. Зворыкин сел за руль, Махарадзе – рядом, а в кузов набились рабочие, инженеры, туда же сунулась нарядная Саня.
– Куда?! – взревел Зворыкин. – Членам семьи – во вторую очередь.
И Саня отстала.
– Все, забраковали тебя, Санька, – посочувствовал Степан Рузаев. – Полный Нефанленд!..
Зворыкин обменялся взглядом с Махарадзе и с блаженным видом включил скорость. Грузовик отъехал немного от ворот, и тут случилось непредвиденное: наперерез ему промчалась фордовская полуторка и лихо пошла в гору.
Соблазн помериться силами со знатным «иностранцем» был слишком велик, даже в темных серьезных глазах Махарадзе сверкнул сумасшедший огонек азарта И, свернув с трассы, Зворыкин устремился в погоню за «Фордом», как борзая за лисой.
На «Форде», видимо, приметили маневр Зворыкина и прибавили ходу.
– Жми!.. Жми!.. – с южной горячностью шептал Махарадзе, захваченный этим состязанием.
Но грузовик Зворыкина вдруг забарахлил, крутой подъем оказался ему не по силам. Тщетно давил на педаль газа директор.
С «Форда» насмешливо помахали рукой.
Грузовик Зворыкина пополз вниз, а тут еще тормоза вышли из строя, и «гордость отечественного автомобилестроения» совершила задним ходом обратный путь в заводские ворота, украшенные гордым плакатом.
В отчаянии Зворыкин уронил голову на баранку. Большая, тяжелая рука Махарадзе легла ему на плечо.
– Нечего нюни распускать. Вывод ясен! Надо еще учиться современному автомобилестроению.
– У кого? – не поднимая головы, спросил Зворыкин.
– У его величества Форда! Поедешь в Америку, в Детройт!
Зворыкин ошалело уставился на Махарадзе.
…Квартира Зворыкиных. Рузаев и Саня – очень нарядная, располневшая. Рузаев наливает себе водки из графинчика, стоящего на буфете.
– Не лишняя? – спросила Саня.
– Сегодня же выходной.
– Повезло вам с переходом на пятидневку, Степан Иванович.
Рузаев отставил графинчик.
– Ладно, не нуди. Чего Алешка из Америки пишет?
– Пишет, что вещи складывает, скоро вернется. – Саня протянула ему открытку.
– Надоело, значит, у капиталистов в услужении находиться.
– Не трепись, Степа! Он учится, проходит автомобильный университет.
– Вон ты каким словам обучилась – «университет»! Ну да ладно, скорее бы возвращался. – Он повертел открытку. – Конечно, в гостях хорошо, а дома лучше. Там ведь одно: отдай весь труд. Потогонная система Хорошему капиталисты все равно не научат…
– Еще как научат-то! Ихней наукой мы их и побьем.
Долгий «нахальный» звонок.
Рузаев пошел открывать дверь.
Входит Фенечка.
На бывшей монашенке модное пальто, отороченное мехом, фетровые боты, пуховый платок. В руках большой чемодан.
– Пупсик? – обрадовалась Фенечка, узнав Рузаева – Будь хорошим мальчиком, помоги, лапуня, раздеться.
Рузаев выполняет ее просьбу.
Фенечка опоражнивает перед младшей сестрой чемодан. На тахту летят всевозможные отрезы, туфли, шелковые чулки, духи и прочая парфюмерия.
Саня жадно рассматривает барахло, прикладывает к себе многоцветные воздушные ткани.
– Эго откуда же такое роскошное шмотье в наши трудные времена? – поразился Рузаев.
– Пропил деньжонки, мой Арлекин! Ломай коронки, ступай в торгсин! – пропела Фенечка.
– А разве сейчас носят креп-марокен? – засомневалась Саня.
– Только креп-марокен! – авторитетно сказала Фенечка.
– А креп-жоржет?..
Рузаев пятится из комнаты. Фенечка настигает его и нахлобучивает ему на голову черный блестящий котелок.
– А это тебе, пупсик! Прямо из Парижа!..
Слезы брызнули из глаз Рузаева Он подходит к большому зеркалу, смотрит на свое лицо под дурацким колпаком.
– Все, Степа! Подбивай итоги, морячок! Ни черта не вышло – ни в целом, ни в частности. Алеха – у капиталистов в науке, Санька – у спекулянтов.
Всхлипнув, он достает из кармана «бульдог» и, крутанув барабан, подносит ко рту. И тут с плачем и криком к нему подбегает Саня. Она хватает Рузаева за руку, и выстрел проходит мимо, пуля пробивает котелок, из которою выскакивает какая-то белесая масса.
– Что ты, Степа? Что ты, родной?
– Все скурвились, – бормочет Рузаев. – Никого вокруг.
– Нет, Степа, нет!.. Мы с тобой… Гони прочь эту гниду, гони ее вон из Алешкиного дома!..
Услышав этот призыв, старый революционный матрос Рузаев схватил Фенечку в охапку, поволок из комнаты. Саня распахнула дверь. Рузаев нахлобучил Фенечке на голову котелок и могучим пинком спровадил спекулянтку.
Саня разлила водку по рюмкам.
– Выпьем, Степа… за нас! За Советскую власть!
Они чокаются, выпивают и, обнявшись, запевают с воодушевлением:
Приемная Зворыкина. На стене – плакат «Дадим пятилетку в четыре года!» Молодой рабочий Сухарик расстилает ковровую дорожку. Им командует помощник Зворыкина Пташкин.
– Ровнее, Сухарик… ровнее ложи!.. – распоряжается Пташкин. – Вишь, складочки собрались. Хочешь, чтоб высокий гость ногу сломал?
– Зачем? Пусть сохранит конечности.
– Товарищ Сухарик, а тебе не кажется, что ты играешь на руку врагу? Даже не играешь, а подыгрываешь? – заметил Пташкин.
– А тебе не кажется, что ты идиот? – спросил Сухарик.
– Товарищ Сухарик, – хрипловато произнес Пташкин, – мне кажется, что такой шпане, как вы, место не в комсомоле, а в колонии для малолетних преступников.
– Такие комсомольские поручения я больше не выполняю.
– Легкой жизни захотел? А когда мы Перекоп брали, легко было?
– Мы пахали, – проворчал Сухарик.
– Что?! – грозно спросил Пташкин.
– Ничего. А ковры таскать не буду. Я тебе не холуй.
В приемную входит Степан Рузаев, направляется прямо к двери директорского кабинета, но Пташкин, хоть и занятый ковровой дорожкой, бдительно преграждает ему путь.
– Вам чего?
– Алеха с Америки вернулся? – свободно спросил Рузаев.
– Вернулся.
– Так я – к нему.
– Директор занят.
– Что значит «занят»! А может, я хочу, чтоб он отчитался передо мной, хозяином завода?
– Отчетный доклад директора в пятницу, в шесть вечера! – отчеканил Пташкин.
– А мне плевать на собрание! – зашелся Рузаев. – Пусть он мне лично доложит.
– Вас тысячи, а директор один…
– Ну и пусть!.. Коли надо, должен всю тысячу принять!..
Освободите помещение! – официальным голосом произнес Пташкин.
Дверь директорского кабинета распахивается, и в окружении толпы женщин выходит Зворыкин. На нем коверкотовый френч и такие же брюки, заправленные в сапоги.
– Не могу, гражданочки!.. Не могу, сударушки! – говорит Зворыкин. – Дайте хоть экспериментальный под крышу подвесть, тогда ставьте вопрос о яслях.
– Ладно, мы тебя подведем под крышу! – мстительно сказала предводительница женской ватаги. – Ты нас помнишь!.. Айда, бабы!..
Женщины сердито уходят, безжалостно попирая ковровую дорожку, расстеленную Сухариком и Пташкиным.
И, проводив их удивленным взглядом, Рузаев спросил своего старого друга;
– Что это за порядки, Алеха? Трудящегося человека не пускают пред твои светлые очи? Может, кончилась революция, браток?
– Нет, – серьезно ответил Зворыкин. – Революция не кончилась, она просто становится деловой. Чего у тебя?
– А ничего… – мрачно пробурчал тот, – мне, может, принцы́п важен.
– Послушай, Степа… Шел бы ты лучше отдохнуть…
Зворыкин поглядел на Сухарика.
– Комсомол! Проводи товарища Рузаева Ты чего там елозишь?
– Почетный коврик расстилаю, – сообщил Сухарик.
Зворыкин яростно взглянул на Пташкина.
– Я тебе покажу – коврик, паразит. Убрать!.. Товарищ Нодар за такие штучки башку снимет.
– А это все равно никто не заметит, – вставил Сухарик.
– Я пошел в экспериментальный. Как Махарадзе приедет, позвони, – бросил Зворыкин.
– А он уже целый час как приехал, – мстительно говорит Рузаев.
В экспериментальном цехе, над ямой, стоит новый грузовик, Махарадзе придирчиво осматривает его со всех сторон, заставляет пустить мотор, усиливает обороты, внимательно выслушивает сердце машины. Возле него – инженеры: Марков, Рубинчик, Стрельский, а также только что подошедший Зворыкин.