– Мне жаль, что так вышло. Я просто не мог… Я ведь говорил тебе на свадьбе.
– Слишком поздно, Себастиан.
Урсула резко развернулась и двинулась к гостинице. Через несколько шагов она остановилась и вновь повернулась к нему.
– Вместо того чтобы поступать, как говнюк, а потом просить за это прощения, тебе никогда не приходило в голову просто перестать быть говнюком?
Она быстрым шагом пошла дальше, к входу.
Себастиан остался стоять, по-прежнему удивляясь тому, как его невинная, поддразнивающая болтовня могла привести к такому. Конечно, на долю Урсулы выпало несколько очень тяжких месяцев. Ее бросил Микке, тяготили плохие отношения с дочерью, да еще потеря глаза. Наверное, просто чаша переполнилась, и теперь все это выплеснулось на него. Он действительно не считал, что так уж часто обижал или предавал ее, однако, вновь двинувшись вперед по дорожке, он предположил, что если предательства серьезные, то их не обязательно должно быть много.
Хостес проводил Себастиана и Урсулу в комнату рядом с рестораном и попросил посидеть на одном из черных кожаных диванов, пока он приведет девушек. За время ожидания они не сказали друг другу ни слова. Себастиан не имел желания возобновлять беседу, а Урсула явно не намеревалась ее продолжать. Когда хостес вернулся в компании двух женщин – одной около двадцати, второй немного за тридцать, обе в черных юбках и белых блузках с логотипом гостиницы на груди – они встали, представились и изложили свое дело.
Женщины уселись в кресла напротив них. Урсула щелкнула шариковой ручкой и приставила ее к лежавшему у нее на коленях маленькому блокноту.
– Вы обе работали здесь в прошлый вторник? – начала она.
– Да, – кивнув, подтвердили обе женщины.
– Рассказывайте.
– Что рассказывать? – спросила Сисси, младшая из них.
– Вы сказали, что Мирослав Петкович здесь обедал. Вместе с каким-то человеком.
– Да.
– Где они сидели? – вставил Себастиан.
– Там, в зале, – ответила Эмма. Она обернулась и показала через стеклянные двери на ресторан, который ровными рядами столов, простыми деревянными стульями и маленькими белыми скатертями больше напоминал школьную столовую, чем гостиничный ресторан.
– Самый дальний столик у окна. Мирре сидел у стены, а второй человек напротив.
– Как он выглядел?
– Он подстригся, – сразу выпалила Сисси, не сумев сдержать почти влюбленной улыбки. – Классно, и еще на нем была голубая футболка и светлые…
– Черт возьми, – с глубоким вздохом прервал ее Себастиан. – Нам наплевать, как выглядел Петкович. Второй. Тот, с кем он обедал. Как он выглядел?
– Это был убийца? – с любопытством во взгляде спросила Эмма, а Сисси откинулась в кресле, слегка обескураженная выговором.
– Как он выглядел? – повторил Себастиан.
Никто из них сразу не ответил, они переглянулись, Сисси пожала плечами, а Эмма вновь повернулась к Урсуле и Себастиану.
– Он был… старый.
– Насколько?
– Не знаю, возможно, лет пятьдесят пять.
– Старше, – вставила Сисси. – Моему дедушке семьдесят, он выглядел так же.
Урсула посмотрела на цифры у себя в блокноте и мысленно вздохнула. Между пятьюдесятью пятью и семьюдесятью огромная разница. Пару лет туда-сюда, и получается возрастной зазор в двадцать лет. Безнадежно для составления фоторобота.
– Как вы думаете, сколько лет мне? – спросил Себастиан, явно думавший в том же направлении.
Женщины по другую сторону низкого столика посмотрели на Себастиана.
– Шестьдесят, шестьдесят пять? – с некоторым сомнением произнесла Сисси и взглянула на Эмму в поисках поддержки, и та согласно кивнула.
Себастиан ничего не сказал. Возможно, пора все-таки слегка заняться собой. Он бросил беглый взгляд на Урсулу и мог поклясться, что она развеселилась.
– Борода, – вдруг сказала Эмма. – У него была борода. Седая борода.
«Может, поэтому им показалось, что он выглядит старше, – подумала Урсула, записывая в блокноте под цифрами: «седая борода». – Впрочем, у Себастиана бороды нет, а они все равно дали ему почти на десять лет больше фактического возраста».
– Он все время сидел в кепке. В такой стариковской кепке.
Урсула кивнула и записала. Хорошо, уже становится на что-то похоже. При большом количестве деталей неопределенный возраст, возможно, особой роли не играет.
– И в очках, – сказала Сисси.
– Точно, в таких, с тонкой оправой, – добавила Эмма. – Как продаются на бензоколонке.
– Что-нибудь еще? – призывно спросила Урсула.
– Нет.
– Диалект? – поинтересовался Себастиан. – Вы слышали, как он разговаривает? Помните что-нибудь про голос?
Женщины переглянулись, отрицательно покачали головами.
– Разве заказывал не он? – настаивал Себастиан.
– Да, но я ничего особенного не запомнила. Просто голос.
– Вы помните, как он расплачивался? – спросила Урсула. Она не смела надеяться на кредитную карточку, но иногда самые ловкие преступники совершают глупейшие ошибки.
– Наличными, – ответила Эмма, быстро похоронив маленькую надежду.
– Ничего другого вы не запомнили?
Опять переглядывание, покачивание головами.
– Значит, бородатый мужчина в кепке и очках, который выглядит и звучит, как все другие старики в возрасте от пятидесяти пяти до семидесяти лет? – подвел итог Себастиан с видимым разочарованием.
Сисси и Эмма снова переглянулись и на этот раз кивнули.
– Да…
– Тогда спасибо.
Сисси и Эмма встали и ушли. Урсула закрыла блокнот и откинулась на спинку дивана. Задумалась, стоит ли привозить сюда полицейского художника, но пришла к выводу, что решать Торкелю.
Себастиан встал и подошел к стеклянным дверям, отделявшим комнату, где они сидели, от ресторана.
Они могли бы выступить с призывом связаться с полицией всем, кто обедал здесь в прошлый вторник. Кто-нибудь из других посетителей, возможно, сумел бы дать лучшее описание. Если повезет, окажется, что кто-нибудь сфотографировал Петковича вместе со Свеном Катоном.
Хотя Катон умен. Наверняка он предусмотрел такую возможность.
Сидели в углу, спиной к остальному залу… В лучшем случае они получат фотографию шеи и спины. Значит, у них по-прежнему ничего нет.
19
Билли проник в ноутбук Патриции Андрэн.
Без особых трудностей. Пароля для авторизации у нее не было, и, войдя в оперативную систему, Билли смог через буферную память установить, какие страницы Патриция обычно посещала. Он начал с Фейсбука, куда она заходила чаще всего, и ему сразу повезло.
Здорово повезло.
Патриция не вышла из аккаунта. Билли с энтузиазмом принялся прокручивать ее ленту сообщений. Эффект от пресс-конференции оказался потрясающим. В течение дня комментарии буквально хлынули потоком.
Множество.
До абсурдного много.
Похоже, все почувствовали необходимость сказать что-нибудь личное, выразить страдание. Рассказать, как они оплакивают человека, с которым встречались только через экран телевизора. Это казалось странным и в то же время слегка банальным. Все 7187 подписчиков Патриции скорбели, независимо от того, насколько хорошо они ее знали. Судя по откликам и комментариям, ей после смерти предстояло стать более популярной и любимой, чем она когда-либо была при жизни.
Билли начал крутить назад, мимо последних постов, и вскоре добрался до последней записи, сделанной самой Патрицией. С ее мобильного телефона, в 14:46, в день, когда ее убили. Селфи, снятое в парикмахерском салоне, а под ним текст: «Скоро иду на интервью, пожелайте мне удачи».
Он продолжил искать дальше – среди множества будничных, повторяющихся записей, которые тем или иным образом сообщали, как все хорошо, как все вкусно и как классно можно жить – пока не нашел нечто интересное. 8-го июня, в 13:24, под другим селфи, снятым на работе, она написала: «Только что звонили из “Сюдсвенска дагбладет”. Намечается огро-о-о-мное интервью! Буду держать вас в курсе».