Многие храмы в то время, согласно идеологии, разрушались в связи с «острой необходимостью и для пользы советского народа». Так храм на Демиевке подлежал ликвидации, потому что на его территории было запланировано строительство проектного института и гаража для машин. Предполагалось выстроить огромное здание, вытянутое по горизонтали. Матушка Алипия с болью в сердце восприняла это известие. Пламенея любовью к храму, она усердно молила Бога о помощи. Прихожане храма, собрав подписи против разрушения храма, обратились в соответствующие инстанции в Киеве и Москве. Сохранилось свидетельство о том, что матушка Алипия также была на приеме в Киеве у уполномоченного по делам религий. Как говорит Писание «Нет ничего сокровенного, что не открылось бы, и тайного, что не было бы узнано» (Мф. 10,26) О той роли, которую играла деятельность Старицы в деле спасения храма, поведал тот, чье заявление является наиболее авторитетным. Уполномоченный по делам религий в связи с обвинениями со стороны верующих в свой адрес рассказал о проявленной им милости к ходатайству монахини Алипии, в связи с чем храм был сохранен. Проект был пересмотрен, и форма здания теперь представляла собой прямоугольник, вытянутый по вертикали. В таком виде проектный институт существует и по сей день.
В 1979 году произошло непредвиденное событие в жизни Старицы. Стена дома, в котором она занимала комнату, разрушилась и ей пришлось искать другое пристанище. И оно было найдено стараниями одной верующей женщины Лидии, очень почитавшей блаженную. Она попросила свою знакомую Евдокию поселить Матушку в свой дом на улице Затевахина 7, в котором Старице предоставили одну комнату, имевшую отдельный вход. В этой крошечной келии и прожила Матушка до конца своего святого жития. Домик находился вблизи Сельскохозяйственной Академии недалеко от запустевшей Голосеевской обители. Он был окружен лесом и подходившим вплотную глубоким оврагом. Это было воистину уединение, не препятствовавшее богомыслию и молитве, эти благодатные места в дореволюционное время называли киевским Афоном. Митрополит Филарет (Амфитеатров) писал о голосеевских пустынных лесах: «Я приведу тебя в такие горы и леса, каких ты верно не видал. Есть где побезмолвствовать игумену Лавры и всей братии, схимник наш успевает всегда прочесть наизусть целый псалтирь, покамест он обходит по сим дебрям, от пустыни Китаевской до Голосеевской». Матушка продолжила благочестивую традицию пустынного безмолвия и всегда молилась в этих величественных лесах и глубоком диком овраге, беспрепятственно обращаясь к Богу в умиленной и сокрытой от глаз человеческих молитве. Часто подолгу ее невозможно было застать дома – в такие часы посетители знали, что Матушка, стремившаяся никогда не терять связующую нить, связывающую ее с Богом – молитву, находит утешение и радость в чистом видении Самого Бога, приближаясь к Нему в сокрушенной и искренней просьбе.
История знает святых столпников, затворников, исповедников, молчальников, старцев. Матушка была всем этим вместе. Она воедино свела все пути, которыми душа поднимается к Богу.
Устроение души матушки Алипии было настроено на самые высокие христианские и нравственные идеалы, но самыми важными для нее всегда и во всем оставались любовь и милосердие, всегда памятовавшей слова апостола: «Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я – медь звенящая или кимвал звучащий. Если я имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви: то я ничто. И если я роздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею: нет мне в том никакой пользы». (1Кор. 13.1—3) К сказанному можно прибавить, что святые – это люди, стяжавшие великую любовь к Богу и ко всему Божиему творению, и, следовательно, они не могут не помогать тем, кто нуждается в их помощи. Эта любовь к людям заставила Матушку, пройдя основные виды аскетического делания и утвердившись в них, принять в конце жизни подвиг старчества, изо дня в день, ежедневно и ежечасно, проводя время с народом, живя его бедами, разбирая бесконечные житейские коллизии, стремясь к достижению торжества христианской любви: «Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине…» (1Кор. 13,4—6).
Совершенствуясь в подвигах, Матушка жила в постоянном состоянии хождения перед Богом, как-бы ощущая всегда присутствие Божие. К Нему она обращалась, как к родному отцу, независимо от обстановки и окружающих людей, непосредственно и образно, словно прозревая духовными очами мир невидимый и сокрытый от человеческих глаз. Она с помощью Божией глубоко проникала в душу собеседника и читала в ней, как в раскрытой книге, не нуждаясь в его признаниях. Легким, никому не заметным намеком, она указывала людям на их слабости и заставляла серьезно подумать о них. Испрашивая на каждый шаг и действие благословение у Господа, она иногда громко спрашивала Его совета. Исключительное воздержание в пище и сне, воспринятое ею еще в молодые годы, составляло отличительную особенность ее жизни. Вкушала она пищу один раз в день, да и то крайне мало, по средам и пятницам ничего не ела и не пила, в первую и последнюю недели Великого Поста Старица постилась очень строго – без пищи и пития. Часто удалялась в лес для того, чтобы в полной сосредоточенности совершать молитвенное правило. Ночи Матушка проводила в непрестанной молитве, присев на краешке кровати, которая предусмотрительно была устлана множеством мешков, которые не давали возможности для нормального отдыха. Ее многотрудное тело во все дни ее жизни не знало состояния покоя, то есть возлежания на ложе, только в конце жизни Матушка в периоды тяжелых болезней иногда отказывалась от этого правила. Но подвигу своему она все равно оставалась верна – лежала на досках, что уже являлось своего рода аскетическим деланием. Отличительную особенность внешнего облика блаженной составляли «горбы» на спине, создававшиеся ношением иконы святой мученицы Агафии, небесной покровительницы Матушки до ее монашеского пострига. Особым постоянным телесным подвигом было также ношение множества ключей, которые представляли собою своеобразные вериги. Неизменная детская шапочка на голове, носимая и летом и зимою, страдальческая согбенность из-за тяжелых «горбов» – все это составляло внешние знаки юродствования блаженной. При ней невозможна была никакая вольность, фамильярность, легкомысленное поведение, нецеломудренная одежда. Любая тень нескромности становилась при Старице неуместной.
Иногда Матушка могла говорить поначалу непонятные вещи, смысл которых всегда открывался позже. Обличения ее чаще всего не имели указания на конкретную личность – чтобы не смутить того человека, к которому были обращены слова. «Простри ризу твою над согрешающим и покрой его» (Преп. Исаак Сирин) Обличая другого, Старица приписывала грехи собеседника себе или же произносила о них как бы между прочим. Например, пришла к Матушке женщина, страдавшая страстью блуда. Старица встретила ее словами: «Ой, какой у тебя чистый подол, а у меня грязный». У женщины была чистая одежда, но произнесенное касалось чистоты души. Или же Матушка могла сказать о себе, что она также страдает от подобной страсти, хотя в действительности это не имело места. Или же вот как Старица обличала пришедшего в том, что тот не читает утренних молитв: «Я такой глупый, – сказала она якобы о себе, – перестал утренние молитвы читать». А потом добавила: «Иди сюда, вот смотри: это читай, и это читай, и это, а это не пропускай…»