Плохи дела. Очевидно, Моисей тоже это понимал, поскольку он уронил маркер и отошел, вертя головой из стороны в сторону, будто пытался найти пути к отступлению.
– Что это вообще такое? – спросил Чарли Морган. Он никогда не умел держать язык за зубами. Обычно меня бесила его болтливость, но сейчас я была ему признательна. Меня тоже это интересовало. Чарли показал на доску. – Это водопад?
Когда Моисей не ответил, он продолжил:
– А за водопадом… это люди, верно? – Чарли рассмеялся. – Они целуются! И, по-моему, на них нет одежды.
Некоторые мои одноклассники посмеялись, но наши взгляды были прикованы к воде, стекающей со скал по бокам от пары, которая почти скрылась за серебристым потоком. Если прищуриться, размывая границы черных очертаний на неромантичной белой доске, я почти могла представить, что картина реальна, что люди за водопадом живут и дышат, что они действительно целуются, а мы всматриваемся в брызги, наблюдая за их интимной встречей. И да, они определенно были голыми. Мои щеки зарделись, и я отвернулась. От рисунка Моисея мне стало неуютно в собственной шкуре, мое тело изнывало от желания, которое всегда пробуждалось в его присутствии. Это натолкнуло меня на мысли о той ночи в водонапорной башне: о наших поцелуях и жаре в моем животе, который не исчез даже после того, как мы попрощались.
– Это ты нарисовал? – спросил кто-то позади меня. По голосу было похоже на Кирстен, но я не стала поворачиваться и проверять. – Очень красиво. Ты замечательный художник.
– Класс, тихо! – Мисс Мюррей вновь обрела голос, хотя он дрожал, будто она все еще плакала. – Пожалуйста, выйдите из кабинета. Вместе с вещами. Поработайте пока над эссе, которое я задала вам на пятницу. Моисей, а ты останься.
Работа над эссе интриговала меня в разы меньше, чем причина, по которой мисс Мюррей прослезилась от вида обнаженных людей на доске, нарисованных не кем иным, как самим Моисеем Райтом – моим Моисеем. Который по совместительству был самым странным человеком из всех, кого я встречала. В любом случае отмена урока лучше, чем получить выволочку, да и выбора у меня не было. Мы все неохотно встали и начали выходить за дверь. Я шла последней и встретилась взглядом с Моисеем, прежде чем закрыть ее за собой. Он выглядел так, будто хотел позвать меня, объясниться. Но затем дверь захлопнулась, и я оказалась по другую сторону. И все же мне показалось, что я услышала, как мисс Мюррей задала Моисею очень странный вопрос:
– Откуда? Откуда ты знаешь о Рэе?
Джорджия
Моисея временно отстранили от занятий. По всей видимости, мисс Мюррей не понравилось, что он нарисовал на ее доске голых людей, целующихся под водопадом. Честно говоря, я немного удивилась. Мне не показалось, что рисунок нес насмешливый характер. Но, полагаю, для школьного кабинета в нем было слишком много эротизма. Я снова покраснела и задалась вопросом, о чем только думал Моисей. Что толкнуло его на такой сумасбродный поступок? Может, он хотел привлечь к себе внимание? Школьный год только начался, до мая было еще далеко, и судя по тому, что мне удалось выудить из него, он не мог себе позволить пропускать занятия. Ему попросту не хватит оценок, чтобы окончить школу, если он не будет надрывать задницу. А отстранение звучало довольно контрпродуктивно.
Я не сомневалась, что его прабабушка сможет подергать за ниточки и все уладить, но в течение следующих двух месяцев он только и делал, что попадал в неприятности. Моисей разрисовал еще одну конюшню черной, серебряной и золотой красками, и рисунок выглядел так натурально, что казалось, будто всю северную часть поглотила черная дыра, оставившая после себя свирепую бурю. Спустя какое-то время я узнала, что тридцать лет назад в амбар ударила молния, сжигая его дотла, и тогда погиб человек. Мужчина пытался вывести лошадей и сгорел в пожаре. Услышав предысторию, рисунок уже не казался мне таким прекрасным.
В конце концов конюшню восстановили, а вдова того мужчины вновь вышла замуж, но Шарлотту Баттерс не особо впечатлили художественные способности Моисея, и она оповестила весь город, что считала его шутку непомерно жестокой. Хотя мне казалось, что это просто неудачное совпадение. Мне было бы жалко закрашивать что-то столь восхитительное, но Шарлотта все свирепствовала, и Кэтлин пришлось пригладить ей перышки, пообещав, что Моисей все исправит. И в придачу перекрасит всю остальную часть амбара в качестве возмещения ущерба. На этот раз никакого буйства красок или Сикстинской капеллы. Просто самый обычный красный амбар и долгие часы на стремянке. Само собой, я снова составила ему компанию, хоть он и пытался от меня отделаться. Как всегда.
Наступил октябрь, но несмотря на изменения в температуре воздуха и уменьшение светового дня, осень порадовала нас чередой неожиданно теплых деньков. Достаточно теплых, чтобы покраска конюшни после школы не вызывала полного отвращения, особенно когда это значило, что я увижусь с Моисеем… хочет он того или нет. У нас сложились очень странные отношения. В одну минуту он кричал, чтобы я проваливала, а в следующую целовал так, будто никогда не хотел отпускать.
Сказать, что я была взвинчена и сбита с толку, это ничего не сказать. Когда я явилась к нему в потрепанных джинсах и майке, пережившей сотню стирок, и предложила свою помощь, он окинул меня взглядом и зачитал перечень всего, что мне можно и нельзя делать. Как по мне, он слегка перебарщивал, учитывая, что мы всего лишь красили амбар. Когда он закончил свой исчерпывающий список инструкций и параметров, я шумно вздохнула и взяла кисть. Моисей пару минут скептически наблюдал за моими действиями, а затем отобрал у меня кисть и начал накладывать еще один слой краски поверх моей.
Когда я возмутилась, он прервал меня:
– Моя работа – мои правила.
– Правила, значит? Скорее, законы.
– Да. Закон Моисея, – он усмехнулся.
– Мне казалось, что закон Моисея – это Десять заповедей.
– Вряд ли у меня наберется так много.
– Ну, мы находимся в штате Джорджия, и здесь другие законы. Так что, когда ты в Джорджии…
– И когда я в Джорджии? – тихо, едва различимо спросил он.
Я покраснела, услышав сексуальный подтекст в его словах. Но будучи не из тех, кто идет на попятную, я все равно бахвалилась:
– Ха! Мечтай.
Я было продолжила красить, но Моисей оттолкнул меня от банки с краской.
– Ты вертишься вокруг меня только потому, что любишь нарушать правила. И не думай, что я не знаю, что у твоих родителей есть четкие предписания, когда дело касается нас с тобой. Наше общение сводит их с ума. Особенно твою маму. Она боится меня.
Что ж, это правда… а он смышленый. Это определенно одна из причин, по которой меня влекло к нему. Но когда он погружался в себя и рисовал как одержимый, создавая невероятные шедевры, которые возникали откуда-то из глубины его янтарно-зеленых глаз, меня было от него не удержать. И я хотела, чтобы Моисей нарисовал меня. Хотела стоять перед ним, пока он покрывал меня красками, стать одним из его шедевров. Вписаться в его мир. Иронично, но впервые за всю жизнь мне не хотелось выделяться – если это значило, что я смогу заполнить его мысли и засесть у него в голове. Может, виной всему этому, что мне было семнадцать, или же первая любовь, ну или первая страсть. Или вообще жара. Но я хотела его так отчаянно, что это поглощало меня изнутри. Мне никогда еще ничего так не хотелось. И я даже представить не могла, чтобы мне когда-нибудь могло захотеться чего-то с такой же силой.
– Почему я нравлюсь тебе, Моисей? – вздохнула я, уперев руки в бока. Мне надоело играть в эти игры, надоело не знать, чего он от меня хочет.
– Кто сказал, что ты мне нравишься? – тихо ответил он. Но затем посмотрел на меня. И его глаза вселили в меня надежду, в то время как слова грозили уничтожить. Его глаза говорили, что это правда.