Козарин немного растерялся:
– Моих я конечно же учу, отче. Но остальных, в школе… Только наукам. Ведь отец Лука на то есть, чтоб с ними молитвы твердить да Священное писание толковать, а меня же в сан не возводили. Смею ли я брать на себя такую ответственность?
– Верно мыслишь, сын мой, хотя и не до конца правильно, – внушительно сказал отец Никон. – Священное писание есть Божье слово, и только в нем изложена истинность о сотворении и устройстве мира. Что чтению и счету учишь деток, то хорошо, а вот что Священное писание в школе не преподают и ты хотя бы как-то не рассказываешь о нем, это плохо, – его глаза непонятно блеснули.
По комнате словно холодок пронесся от этих его слов. Девушки, тихонько шептавшиеся будто о своих делах, на деле же стараясь не пропустить ни слова из разговора мужчин, примолкли. Ждана на секунду замерла, но тут же снова продолжила работу.
– Но, – тут же наставительно продолжил священник, – прав ты, Алексей, и в том, что кроме слуги Господа нашего Писание пояснить никто толково не сможет. Об этом и наш Синод думает и уже давно.
Козарин растерянно развел руками:
– Так как же мне быть, отче? Вы уж не откажите в милости, подскажите, научите! Я мигом перейму, вы только направление дайте. Псалмы мне с ними разучивать? Так у нас детки хорошие, они не хуже меня все знают. А потом они все в воскресную школу ходят, к отцу Луке.
– Это правильно, и рвение твое похвально, – елейно улыбнулся священник. – Однако тут мысль другая. Ты продолжай детей учить, но скоро у тебя, так сказать, коллеги появятся. Решением Синода стало то, что объединят воскресную школу с обычной. План учебный будет меняться. Я, как представитель синодального отдела образования, сейчас и занимаюсь тем, что разговариваю с сельскими учителями и вношу их пометки в план. Синод ведь хочет, чтобы для детишек лучше было, а кто же так хорошо ребятню знает, как не их учитель.
Козарин удивленно распахнул глаза:
– Объединение… О! – он задумчиво почесал бороду, – да, отче, мудрее и не придумаешь. Действительно, зачем десяток школ городить, когда все в одну слить можно? Так мне план показать? – он встал и принес толстую тетрадь в кожаном переплете, – вот, отче, учу, как приказы велят, ничего от себя не добавляю. А деток наших я, конечно, всех хорошо знаю. Только ведь, отче… В школу ходят только мальчики, а в воскресную всех пускали. Если последнюю прикроют, кто женщинам растолкует величие Слова Божьего?
Священник слегка нахмурился, однако продолжал говорить доброжелательно, даже ласково.
– Ты, Алексей, многого не понимаешь, хотя, как вижу я, учитель ты хороший. Женщинам науки знать не обязательно, а в специальные классы при церкви они будут продолжать ходить. Синод направит опытных монахинь, которые будут обучать девочек шить, ткать, вязать, заниматься домом и, конечно же, наши сестры научат их псалмам и молитвам. А мальчики буду учить Писание уже в школе. Покажи мне свой план… – он протянул руку за тетрадью и начал листать ее, пробегая глазами написанное. – Ну что ж, раньше это было достаточно, а теперь нет. Кое-что сократить придется, но кое-что и добавится. Где мы с тобой можем сесть и внести исправления в твой план, чтобы нам не мешал никто?
Учитель встряхнул головой и переспросил:
– Не мешал? А… – он оглянулся на женщин, – ну да… Елизавета, сходи пока к Валерии, спроси у ее матери, не надо ли ей чего. И брата с собой возьми.
– Да, батюшка! – тут же поднялась с лавки девушка. Ее брат нехотя слез с печи.
– Я буду в хлеву, Алексей, – сказала Ждана, также поднявшись с места. – Отче Никон, благословите меня и детей ради Христа!
– Благословляю, чада мои, – священнику явно понравилась просьба женщины, – во имя Отца и Сына и Духа Святаго. А теперь ступайте. Спасибо тебе, дочь моя, за хлеб-соль.
Из принесенной сумки священник достал несколько тетрадей, перо и чернила.
– Двигайся ближе, Алексей, – приказал он. – И слушай внимательно, теперь все по-новому будет.
– И как же именно по-новому? – заговорил Козарин, когда женщины и мальчик покинули дом, – Великий Охотник реформу образования провести повелел?
– Именно так, сын мой, именно так, – ответил священник, и в его глазах блеснул довольный огонек.
Глава 3
Лесничий Живко молча осмотрел край леса. Было так тихо, словно птицы и звери попрятались от заезжего попа. Мужчина с досадой потер ладонью свою русую бороду и медленно пошел к деревне, таща на спине охапку хвороста.
Живко настолько не переносил священников, что если бы ему дали волю, он бы скрылся в лесах на все то время, пока они маячили рядом. Однако воли ему не давали. Да и не то что не давали, один неверный шаг, даже слово, – и про дочку могли прознать ищейки Синода. Мать Живко, травница Всемила, много лет назад сумела избежать внимания священников, но тогда было все по-другому. Деревня была глухая и особо никого не интересовала. А сейчас неподалеку все больше отстраивался город, который привлекал все большее внимание со стороны Синода. Самому Живко магического дара от матери не передалось, за что он был даже благодарен. Не надо было бояться за семью, за себя. Но леденящий ужас он испытал, когда еще маленькая Яролика провела ладошкой над увядшим цветком, и тот ожил. В таком же страхе жила и его жена. Иногда Живко видел, как Стояна застывала на месте и начинала шептать молитвы Мокоши, Перуну, Сварогу, иногда сбиваясь на молитвы новому богу. Что бы там ни просила его жена, боги ее не слышали. Лесничий все чаще думал, что они просто покинули предавший их народ. Но ведь дары их остались… Дочка друга Козарина с даром Сирин, Яролика с даром травницы…
Узнай про это священники – и девочек бы в тот же миг забрали бы, и хорошо, если бы остальных не тронули. Куда увозят найденных магов, не знал никто. Власти говорили, что они живут в специальных монастырях, где им помогают справиться с дьявольским наваждением, однако Живко уже давно не верил глашатаям и газетам. Правду приходилось выискивать из слухов, сплетен, отголосков и обмолвок.
За невеселыми мыслями Живко сам не заметил, как добрел до околицы. В очередной раз подняв голову от земли, он на мгновенье запнулся. Уже темнело, а потому Живко не сразу разглядел человека, стоявшего у нового плетня, поставленного соседом вокруг огорода. Лесничего окатило волной страха: ему показалось, что это кто-то из церковников, однако человек пошевелился – и Живко узнал Козарина.
Тот стоял спиной к лесничему и курил самокрутку, зло щурясь на алевшее на западе небо. Он тяжело опирался на плетень, будто у него что-то болело.
Живко подошел ближе, сбросил хворост на землю и посмотрел на приятеля.
– Что случилось? – спросил он.
Козарин вздрогнул от шума и обернулся, его лицо исказилось от ярости:
– Что случилось? – воскликнул он. – А то, что я только что заключил сделку с христианским дьяволом, Живко! – он ударил себя в грудь, – я только что согласился на то, что в конечном итоге погубит и твою дочь, и мою!
Лесничий побелел.
– Что? – глухо спросил он. – Что они еще от нас хотят? Какого им еще надо? – он едва ли не прорычал последние слова.
– Охотник проводит реформу образования. Очередную, – глухо отозвался Козарин, качая головой. – Теперь я вместе с нашим попом стану вбивать в мальчиков цитаты из Библии и псалмы. Астрономию преподавать запрещено, иностранные языки – запрещено, иностранную литературу – запрещено, из русской – только произведения, отобранные лично Охотником, в основном, религиозного содержания. А девочки! О девочках они тоже подумали! Все незамужние будут теперь ходить в воскресную школу. Мальчики тоже будут туда ходить, но по другим дням, чтобы девочек не видеть, не отвлекаться. К девочкам приедут монахини, они их будут учить домоводству и послушанию мужу. Старые девы будут учить замужеству, Живко! Где же это видано?! А что сделал я, друг? Что я сделал, спроси меня? Разве я взял эту мразь за бороду и приложил его башкой об стол, чтобы он прекратил нести свой поток пакостей? Чтобы он перестал оскорблять род женский? – воскликнул учитель, все больше распаляясь.