– Никогда, доминус! – пылко возразил юноша и склонил голову, – хевдинг Асквинд, вы можете располагать мной!
Тот, усмехнувшись горячности юноши, благосклонно кивнул ему.
– Рад знакомству, молодой человек. Разумеется, мы будем рады и вам. В таком случае сегодня к семи я пришлю за вами карету, Целсус.
В этот момент к ним приблизился молодой человек из числа личных помощников конунга. Щелкнув каблуками, он поклонился и быстро произнес.
– Хевдинг, конунг зовет вас.
Хевдинг, кивнув, повернулся к галлу и сказал.
– До вечера, друг мой.
– До вечера, друг мой, – откликнулся посол, проводил взглядом подтянутую фигуру хевдинга и кивнул юноше, – едем, начнем готовить доклад для короля.
Они вышли из массивных дверей, сели в ожидавшую их карету и растворились в метели, исчезнув в том направлении, откуда приехали.
Часть 1
Глава 1
Зима в тот год в Великом Остроге выдалась мягкой. Несмотря на выпавший снег и мерцающие инеистым налетом иголки на елях и соснах, холодно не было, и нет-нет да и раздавалось пение птиц, которые выражали радость от того, что не все жучки попрятались в землю и не все шишки и орехи были скрыты под снегом.
Молодая девушка в теплой длинной юбке и простом, но добротно сшитом полушубке, перешагнула через ствол упавшего дерева, остановилась и прислушалась. Ее волосы были перевязаны теплым платком, однако несколько темных прядок выбились из-под него и упали на лоб. Карие глаза довольно блеснули, когда она увидела неподалеку рябину, возле которой порхала стайка снегирей. Заметив девушку, птицы взволнованно вспорхнули.
– Шш… – вполголоса протянула она, шагая к рябине. – Обещаю, что не наврежу вам и без обеда не оставлю. Мне нужно всего несколько гроздей…
Следуя своему слову, она действительно аккуратно, стараясь не напугать птиц еще больше, сорвала несколько гроздей ягод и положила в корзинку. Так же медленно и аккуратно отойдя назад, она покосилась на птиц: те, успокаиваясь, снова опускались на ветки.
Внезапно до нее донесся нежный девичий голос, выводивший мелодию. Он звучал, чисто, словно звенели где-то маленькие колокольчики, и было в нем что-то такое, что манило к себе, заставляло сердце быстрее трепетать в груди. Кареглазая хмыкнула и направилась в сторону, откуда он раздавался. Через несколько минут она вышла на опушку. У невысокой березы, опершись на нее рукой, стояла стройная девушка с волной распущенных огненно-рыжих волос. Из леса к ней, завороженные, шли пара оленей, не отрывая от нее глаз. У ее ног, сжавшись в клубок, лежал заяц. Синицы и воробьи скакали по веткам, подбираясь все ближе.
– Лешего не боишься? – весело спросила темноволосая, обращаясь к певунье.
Та резко оборвала песню и обернулась, явив подруге миловидное, но в данный момент хмурое веснушчатое лицо, длинный нос и острые скулы.
– Это ему меня в пору бояться, – сказала она со вздохом. Звери и птицы, очнувшись от наваждения, бросились врассыпную, кроме зайца, которого рыжая взяла за уши и подняла, продемонстрировав подруге бездыханную тушку.
– И этот туда же. Сначала они засыпают, потом умирают. Ничего другого не выходит.
Темноволосая девушка приблизилась к подруге и сочувственно посмотрела на зайца.
– Горе ты луковое…. – вздохнула она. – Тебе, Горислава, лучше на посиделках под руку не попадаться. Извини… – спохватилась она, заметив выражение лица подруги. – Прости дурочку, ты же меня знаешь, иной раз мелю так, что и мельник наш не поспеет.
Оглядев зайца еще раз, девушка стащила с головы платок и расстелила его на снегу. Длинная коса упала на спину меж лопаток.
– Клади, – велела она. – Хоть дичью разживемся на ужин. Я уже все собрала: и хвою, и рябину, и желудей, и коры немного. Все как бабушка велела. А тушку лучше припрятать. У меня корзинка большая, мне бабуля даст соленьев, заставим сверху и скроем. А то полицаи, если заметят, не дай боги, отберут, да еще привяжутся, что и как. Как им вот объяснить, что магический дар по высочайшему указу не исчезает.
– И что, – Горислава скептически хмыкнула и не шевельнулась, – ты вот так по деревне перед полицаями простоволосая пойдешь? Не хочешь до свадьбы девой остаться, да?
– Главное, до бабушки донести, – нахмурившись, сказала подруга. – Она на окраине леса живет, туда они не сунутся, побоятся. Знаешь же, что хоть и кричат они, что лешего нет, а все равно опасаются в лес лишний раз шаг сделать. А как донесем – разберемся. Или бабуля мне платок одолжит, или зайца там же и разделаем.
Рыжая скривилась, но положила зайца в платок подруги, сама наспех заплела косу, сняла с ветки свой платок – красивый, узорчатый, сине-желтый, – накрыла голову и, обмотав вокруг шеи, крепко завязала сзади.
– Идем к твоей бабушке, Яра, – со вздохом сказала она, – жаль, что она меня учить не может. Папа сказал, быть сиреной – это было раньше почетно. Сирены голосом умели и сны приятные насылать, и кошмары, и утешать, и с ума сводить, и волю подчинять… – Она чуть покраснела и добавила, хихикнув, – и привораживать.
Яра, как раз укладывавшая завернутого в платок зайца на дно корзинки, рассмеялась.
– А что, мы разве и так не приворожим кого надо? – она вздернула чуть курносый нос и с любопытством посмотрела на подругу. – И кого это ты привораживать собралась, подруженька?
Горислава спрятала глаза:
– Ну… Папа сказал, ему тут кузнец обо мне говорил… Про меня… А если посватается… Пусть лучше любит меня без памяти, да? А то и так все девки на него засматриваются, а так я уверена буду…
Ее подруга ответила, немного помолчав.
– Да, Остромир парень хоть куда. И что засматривается на тебя – верно. Я не раз замечала… Глядишь, и посватается весной, а к осени свадьбу… Только не надо никого привораживать, по глазам его видно, что он и так тебя любит без памяти. – Надев варежки и подхватив корзинку, она грустно посмотрела на Гориславу. – Знаешь, хоть и рада я за тебя, если пойдешь за него, но самой мне печально. Я-то ведь одна останусь. У тебя дети будут, муж…
– Ну не надо печалиться! – Горислава бросилась к подруге и крепко обняла, прижавшись щекой к щеке, – сразу десять детей я ему не рожу, а там и к тебе посватаются! Мы будем видеться часто-часто что бы ни случилось! – она отстранилась и хитро взглянула на подругу, – между прочим, мельников старшенький, Велислав, в церкви с тебя глаз не сводил вчера!
Яра с видимой тоской прижалась к подруге.
– Не в этом ведь дело, Горя, – со вздохом сказала она. – Боюсь я. Помнишь, как нам бабушка рассказывала про свою молодость и учебу в гимназии. Про сирен хотя бы. Как они учились, были почетом окружены. Что их было не так много, зато ценился их дар на вес золота. Все знали: родился с магическим даром – в жизни не пропадешь. А сейчас что? Тебя не то что обучить никто не может, так если узнают, что ты тут тренируешься, разом… – она, взмахнув рукой, поправила выбившуюся из косы прядь волос. – А я и вовсе на виду. Про бабушку вся округа знает, что и в Волховской гимназии она училась, и что травница, и что дар у нас наследственный. Очень мне страшно бывает, соседей уже бояться начинаю. Вот Велислав на меня заглядывается, так на него самого Сиянка глаз положила. Я и знаю, что нехорошо так думать, а ну как она меня возьмет и сдаст священникам? Родители тоже боятся, матушка заговаривала о том, чтобы перестала я учиться у бабушки, а я не могу. И отказаться от дара не могу. Как можно, когда я каждый травку, каждый колосок, каждый листочек чувствую. И людей исцелять хочу! Я ведь помогать могла бы.
Рыжая сочувственно погладила подругу по плечам:
– Ничего, ничего… Про тебя никто доподлинно не знает. Ты притворяйся, что ничем не обладаешь, и все хорошо будет. Папа говорит, такие времена не могут вечно длиться. Когда-нибудь к нам вернутся и почет, и уважение, а пока мы, конечно, не откажемся от дара, но и показывать его не будем. А Сиянку я саму сдам, если что. Она гадала на Крещение, я своими глазами видела!