У него такое славное лицо.
– А я и не смеюсь. Даже не улыбаюсь, – ответил муж и сделал подчеркнуто-серьезную физиономию.
В что время открылась дверь и вошла молодая женщина. Взглянув на нее, Наташа сразу поняла, что это Люсина мама, – до того мать и дочь были похожи друг на друга.
– Мама! – Люся бросилась навстречу и повисла на шее у матери. – У нас новые жильцы, и девочка, и я уже была у них на балконе, – тараторила она.
– Ну пусти же, пусти! – весело говорила мать. – Дай поздороваться. – И она с открытой улыбкой подошла к новым жильцам. Они представились друг другу.
– Это очень, очень хорошо, что вы к нам переехали! – сказала вошедшая.
– А вы почему думаете, что хорошо? – с деланной серьезностью спросил Леонтий Федорович. – Может быть, вам от нас житья не будет?
– Неправда, мама! Они чудные, чудные! – Люся прыгала около матери.
И снова открылась входная дверь, и вошел пожилой человек небольшого роста с кожаным чемоданчиком в руках.
– Новые жильцы? – обратился он к Кате, кивнув головой на приехавших.
– Да, дедушка, – сказала Катя.
– Здравствуйте! – Леонтий Федорович стоял над сундуком с ворохом белья в руках.
– Здравствуйте, – безразличным тоном сказал старик и снял кепку, обнажив совершенно лысую голову с бордюрчиком темных волос вокруг розовой лысины. – Катюшка! Обед готов?
– Готов, дедушка. Он в подушках, – ответила Катя.
– Идем есть.
Они ушли в свою комнату.
– Не будем вам мешать разбираться. Пойдем, Люся, я тебе чего-то принесла, – сказала Люсина мама, обняв дочку и увлекая ее в коридор.
– Я еще приду к тебе, Наташа! – крикнула Люся, оглядываясь.
* * *
Вечером все три девочки снова стояли на балконе и, опираясь локтями на перила, беседовали.
Вечер был ясный и тихий. Стоял конец июля. Белые ночи уже шли на убыль, и в сумеречном свете густая зелень деревьев казалась еще гуще и темнее. На фоне светлого неба четко выделялся силуэт старой церкви. Улица была полна народу, снизу доносился говор, смех, топот ног. Звенели трамваи, и их огни то и дело мелькали сквозь деревья.
– Как красиво! – сказала Наташа. – Когда я буду художницей, я нарисую это.
– А ты будешь художницей? – живо спросила Люся.
– Непременно! Я очень люблю рисовать.
– И я! – воскликнула Люся. – Я очень люблю, только у меня плохо выходит. У меня терпения не хватает. И вышивать тоже. … Знаешь, мы с мамой в цирке были, и там такой смешной слон! – Она расхохоталась. – Понимаешь, он танцевал!
– Люся, знаешь, на кого ты, по-моему, похожа? – спросила Наташа.
– Знаю! На маму!
– Нет, не лицом, а вообще?
– На кого?
– На обезьян из «Маугли». Они вот тоже так: начнут одно и сразу забудут, и бросят, и сейчас же за другое принимаются. Так и ты, когда говоришь.
– Из какой это маугли?
– Не «из какой», а «из какого». Ты не читала «Маугли»? Это же так интересно! – сказала Наташа. – У меня есть эта книжка.
– Ты дашь мне почитать? Она толстая?
– Конечно, дам. Книжка толстая; я тоже люблю толстые книги.
– Лучше дай сначала мне, – попросила Катя, – а то Люся очень долго читает. А я скоро прочту.
– Вот еще! – рассердилась Люся и даже топнула ногой. – Я первая попросила!
– Подождите, девочки! Я придумала, – закричала Наташа, – я дам эту книжку Кате, а тебе, Люся, дам другую какую-нибудь, поменьше, у меня книжек много. А когда Катя прочтет, можешь взять и читать, сколько хочешь.
Люся надулась. Наташа посмотрела на нее сбоку и сделала вид, что не замечает этого. Катя слегка покраснела от удовольствия и повторила:
– Я скоро прочту.
Но Люся долго сердиться не умела.
– А какой твой папа чудный! Такой смешной! – рассмеялась она вдруг.
– Совсем папа не смешной! – возмутилась Наташа. – Он так много знает.