Когда Мария осадила мула и поехала сзади меня, чтобы дать дорогу нагруженным громадными клетками мулам, я увидела, что один голубь, испуганный шумом улицы, просунулся сквозь решетку, раздвинув прутья клетки, привскочил и, выпорхнув, понесся на свободе через город и его стены и скрылся в необъятном пространстве неба. Я была очень рада его удаче и пожелала от всей души, чтобы он благополучно вернулся в свое гнездо в пустыне. Перед выходом через Овечьи ворота на Иерихонскую дорогу мы встретили бедного слепого, ведущего свою овцу, или, вернее, – ведомого овцой. Он тоже нес двух голубей за пазухой. Рабби Амос его знает и спросил, куда он идет. Он ответил, что в храм, чтобы принести жертву Богу.
– Да неужели ты, Вартимей, овцу свою обрек в жертву?
– Я обещал ее пожертвовать Богу и страшусь греха, если не исполню обещанного.
– Да ведь овца эта служит проводником тебе! Она заменяет тебе глаза; как же ты останешься без нее?
– Господь пошлет мне другую овцу.
– А твои голуби? Ведь ты зарабатывал ими хлеб? Ведь они у тебя ученые и своими забавными проделками потешали детей! Если уж ты по обещанию должен принести жертвы, то пощади же этих животных, необходимых тебе… Вот, возьми себе денег, на которые можешь купить для жертвы других голубей и овцу.
Но Вартимей ответил доброму рабби:
– Слушай, что я тебе расскажу. Мой отец заболел и был при смерти, и я дал обет Богу: если Он поможет моему старику, то я принесу одного из моих голубей. А на следующий день захворала точно так же моя мать, вскормившая меня, а она любила меня больше всех, ибо я был слеп от рождения. Тогда я обещал Богу второго моего голубя. Но в ту же ночь заболела моя маленькая слепая дочь, которую я никогда не видел, как и она не видела своего слепого отца… и тогда уж мне пришлось обещать все, что я имею: обоих голубей и овцу, хотя я любил их почти не меньше, чем своего ребенка. И вот – мой отец, моя мать и дочь выздоровели, и в радости моей я пошел к храму, чтобы принести Богу свои дары. Это будет мне очень трудно, о, рабби! Но не должен ли я исполнить обещанное? Жалко мне расставаться с ними. Большая это для меня потеря. Но Бог не допустит слепому Вартимею долго страдать, ибо Он же видит, что я принес Ему любимых моих голубей и овцу, и это – все, что у меня было.
С этими словами он дернул за веревку овцу, и она послушно повела его по дороге дальше. Я видела, как текли слезы из его незрячих глаз, и он ласкал и целовал своих ученых голубей, сидевших у него на груди. Мне стало грустно. Я была тронута верой этого бедняка; он, не видящий людей, казалось, видел Бога и чувствовал Его присутствие. Живет же искренняя вера в сердцах у простых и бедных людей! И такая вера, какой мы не находим у наших гордых и высокоумных священников.
В воротах стража не задержала нас рассматриванием проходных свидетельств и взысканием подорожной подати, от чего освобождаются только пешеходы; конные же или едущие на мулах должны иметь свидетельства от прокуратора. Но начальник стражи, как только увидел нас, тотчас пропустил вперед всех прочих собравшихся тут путешественников, говоря, что молодой центурион Эмилий приказал нас не задерживать. Суровые римские стражи в железных шлемах, стоявшие тут, произвели на меня впечатление людей, способных завоевать весь мир. И действительно, как подумаешь, как мало на земле городов, ворота которых не охранялись бы такими же железными людьми, так же вооруженными и одетыми и такими же бородатыми и грозными, как эти… Оно все же внушает мне больше страха, чем уважения, – это всемирное господство Рима!
Едва только мы вышли за городские ворота, нас обдало с холмов таким чудным, свежим воздухом, насыщенным ароматом акаций и маслин! После долгого пребывания дома, среди тесных городских улиц, мне показалось, что и я, как сизокрылый голубь, вырвалась из клетки и лечу в пустыню, как будто мне даны те крылья голубя, о которых так мечтал царь Давид102. Направо от нас, недалеко от Овечьих ворот, рабби Амос показал мне небольшое озеро или пруд, называемый купальней Вифезды. Я увидела трогательное зрелище: пять портиков, окружавших воду, были наполнены больным и немощным народом. Хромые, увечные, слепые, иссохшие люди ждали тут, как сказал рабби Амос, «движения воды»; он говорит, что в некоторые времена года Бог посылает Ангела к этой купальне – всколыхнуть в ней воду, и тогда, кто первый погрузится в эту воду, выздоравливает.
Капков Яков Федорович (1816-1854), русский исторический живописец. 1845. «Силоамская купель». Холст, масло, 139х179 см. Псковский государственный объединенный историко-архитектурный и художественный музей-заповедник.
Я приостановила своего мула, чтобы поглядеть на это собрание несчастных; их было тут не меньше четырехсот. Одни – бледные, с дико блуждающими взорами, стояли, прислонясь к колоннам, другие беспомощно ползали, пытаясь пробраться поближе к воде, от которой более сильные оттесняли их; иные ждали терпеливо, полулежа на своих постелях; некоторых люди несли на плечах, продвигаясь к купальне. Я уже хотела отвернуться от этой жалкой картины и двинуться дальше, как вдруг произошло что-то удивительное: поверхность пруда, которая была до того совершенно ровная, – заволновалась и, точно вскипев, начала вздыматься, струиться и колебаться с одной стороны до другой совершенно необыкновенным образом. И едва только это произошло, как в толпе этих злополучных калек, едва волочивших ноги, поднялся оглушительный вопль – смешанные крики радости и приветствия чуду с возгласами удивления, и в тот же момент все эти жалкие тела пришли в движение и яростно устремились к воде; ближайшие падали в воду, как безумные, ибо задние теснили и падали на них, погружались вместе, утопали и дико вскрикивали в предсмертной борьбе. Раздавались страшные проклятия тех, кому путь прегражден был сплошной массой людей впереди; наиболее слабые и немощные, совсем придавленные и оттесненные прочь, делали отчаянные попытки продвинуться к воде, взбираясь и карабкаясь руками и ногами на спины соседей. Некоторые из более сильных с ножом в руках расчищали себе путь сквозь массу обезумевших и орущих во все горло калек.
Римская стража у ворот, увидав это, кинулась с обнаженными мечами водворять порядок. Вся купальня ревела… Мы же поспешили удалиться от этого места. Я слышала после, что до восстановления порядка многие были убиты и раздавлены, а человек пять-шесть утонуло под ногами тех, кто карабкался через их головы.
Когда мы приблизились к Кедрону, я спросила робко рабби Амоса:
– Возможно ли, чтобы действие, производимое Ангелом, могло вызвать такое смятение и приводить к взрыву худших страстей?
Он отвечал:
– Колебания воды в этой купальне, без сомнения, есть чудо! Действие Ангела может быть только добрым; прикосновение Ангела сообщает воде священную, целебную силу. Возможно ли приписывать явлению такой милости Божией все эти убийственные и отвратительные сцены, которые мы видели!
Я замолчала. Тяжело и страшно при мысли о такой порочности людей, что каждый дар Божий они обращают во зло и проклятие.
Мы свернули теперь несколько вправо от большой дороги, потому что на ней римляне производили основательную перестройку моста. Нам пришлось ехать берегом ручья до Авессаломова столба, при виде которого мне вспомнилась вся история этого несчастного князя. Как удивительно, что именно его густые, золотистые волосы, которыми он так гордился и о которых неоднократно упоминали современные поэты, послужили орудием его смерти! Далее мы прошли мимо дуба, о котором рабби Амос сказал, что этот древний дуб представляет собою остаток от того леса, через который Авессалом совершал свой роковой путь. Затем он показал мне яму, в которую десять юношей, убивших Авессалома, кинули его тело и заложили сверху каменьями. И силен же, и храбр, должно быть, был этот красивый и своевольный князь, если в то время, как он висел на дубу на своих волосах, понадобилось «десять молодых людей, чтобы окружить и убить его». Или, как думает рабби Амос, это число смешивают с числом хулителей царя Давида, из которых ни один не дерзнул встретиться с ним с глазу на глаз.