Кирилюк задыхался от ярости и бессилия. В самом деле, официально Кардашу нельзя было предъявить никаких претензий, кроме моральных. Это и бесило. Все, гад, предусмотрел. Как он ловко доит комбинат! А он, Кирилюк, так не умеет. Не умеет не для себя – ему на свой век хватит – не умеет для комбината, не умеет предусмотреть заранее все препоны и преграды. Неужели, действительно, отстает, устарел? Учиться поздно – хоть уходи. Но нет, мы еще повоюем.
–Глеб Платонович, паразит ты эдакий – смягчился Кирилюк.– твои акции на комбинате, чтож ты его гробишь?
–За меня, Виталий Семенович, не переживайте,– тоже стал мягче Кардаш, уловив перемену настроения директора. – И почему вы думаете, что не купи я, налоговая не предложила бы купить другим? Она сейчас набрала целый штат реализаторов своих долгов. Я пожалел комбинат. Мог предложить цену и ниже.
– Пожалел волк кобылу – оставил хвост да гриву,– обреченно пошутил Кирилюк, понимая всю тщетность своих обвинений и просьб. Закон капитализма суров, но это закон, и ничего здесь не попишешь. Кардаш или Петров – какая разница, любители поживиться найдутся всегда.
– Спрос падает,– в свою очередь, нарочито вздохнул Кардаш. У людей нет денег. Откровенно говоря, я сам сильно рискую: смогу ли я вовремя продать такую прорву продукции, а на подходе новый сезон. А здесь еще вы со своими претензиями. Если вы не поможете продать товар, то я подумаю, давать ли деньги на новый сезон.
Кардаш точно рассчитал свой удар. Такого поворота Кирилюк яво не ожидал.Он уже привык, что деньги от фирмы, хотя и небольшие, но все же регулярно поступают на комбинат и воспринимал такое положение дел, как само собой разумеющееся.
– Ты меня режешь без ножа, – голос Кирилюка окончательно сник. Он клял себя за этот звонок, за этот день, такой неудачный, за подступающую депрессию.
« Эх, Виталий Семенович,– подумал Кардаш,– не умеешь ты держать себя, скрывать свои чувства. В нашем деле надо уметь быть артистом, а ты не умеешь. В партшколе этому не учили. А зря»
– Не все еще потеряно, Семенович, – фамильярно продолжал Глеб, поняв, что послал собеседника в нокдаун.– Посмотрю, как вы составите бизнес-план. Не пойдете на существенные сокращения, не уйдете от коммунистических штучек– точно не дам. Кстати, мое предложение должно поднять ваш тонус. Разрешаю отделу сбыта торговать моей продукцией. Все деньги – на мой счет, не вздумайте отвлекать их на сторону. Двадцать процентов наценки – ваши, остальное–мое. Это не так уж мало. И у людей будет занятие, и на ваш счет будет что-то капать. Согласны?
Для Кирилюка такое предложение было почти издевательским. « Нашим же салом да по нашим губам. Он меня сегодня доконает»
–А куда я дену собственную продукцию?– почти простонал директор, сдерживая себя, чтобы не швырнуть трубку.
– А что у вас осталось много продукции?– продолжал издеваться Кардаш.– Пока я продам свое, вы, надеюсь, с моей помощью рассчитаетесь с налоговой, а потом прямая дорога вперед. Пусть ваша Ада Мироновна не дуется от самодовольства, как мыльный пузырь, а учится торговать по-новому. В моем отделе в два раза меньше сотрудников, а продаем мы в десять раз больше.
–Хорошо, я подумаю. Будь здоров.
– До свидания, Семенович. Не болейте. Вере Феликсовне привет.
Весь вечер Кирилюку нездоровилось. Жена померяла давление, отложила прибор, вопросительно посмотрела на мужа, – неприятности на работе?
– Мягко сказано,– ответил муж.– Сколько насчитало?
– Много, –жена не хотела его расстраивать.
– Сколько, я спрашиваю?
– 180 на 110. На, выпей дибазола.
– Движемся к обрыву, –Виталий Семенович поднялся с дивана, стал ходить по комнате, массируя левую грудь, где ныло. Взял у жены стакан с водой, таблетку. Выпил, морщась.
– Пойду к себе, – сказал со вздохом.
– Может, полежишь. Почитай что-нибудь юморное.
– А-а,– муж слабо махнул рукой, повернулся и пошел в свой домашний кабинет, где у него стояло кресло, письменный стол, ночная лампа – все, что необходимо для сверхурочной работы, когда он был помоложе. Теперь все меньше оставалось сил, чтобы работать допоздна.
События прошедшего дня не давали успокоиться, и Виталий Семенович продолжал медленно ходить по комнате, пытаясь придти в равновесие, утихомирить сердце и нервы, как советовали врачи.
Не получалось. Больше всего Кирилюка злила выверенная точность ударов, наносимых Кардашем, его способность выжать максимум из любой ситуации, его новые подходы к делу, неизвестные ему, Кирилюку, да и неприемлемые для него.
Это было уже не первое сражение, которое Виталий Семенович проигрывал. Это он, Кирилюк, с его тридцатилетним опытом руководящей работы, должен быть таким умным, точным, хладнокровным, а не этот молокосос, выскочка, беспартийная галушка. Гарвардская школа! Да плевать я хотел на твою школу, у меня почище школа была, а теперь этот щенок крутит мной, как цыган солнцем – вот что обидно. О старости напоминает. Виталий Семенович помнит, как в юности и в молодости они смотрели на стариков – на всех, кому за сорок, за пятьдесят – мол, пора, ребята, сходить со сцены, вы свое отыграли. Теперь мы со своими новыми знаниями, принципами покажем, как надо работать. И показывали…
А теперь и сам в этой тарелке, и не хочется в этом сознаваться, и как будто и не жил еще по-настоящему, а уже толкают в спину. Вере Феликсовне привет. Конечно, привет. Старый хрыч все реже зовет, все чаще заводит разговоры о работе, все чаще: « Я что-то сегодня не в форме, давай в следующий раз». А она – баба жаркая, требовательная. Все на нее заглядываются, попробуй ее удержи при нынешних его возможностях, физических и материальных.
Эх жизнь, эх Верочка, Верунчик, Веруша! Как ты носилась перед глазами в самые неподходящие моменты, на самых ответственных совещаниях и заседаниях, бюро – черт бы их побрал – сколько жизни драгоценной ушло в песок…это рыжее пламя волос, как майская утренняя заря…эти голубые глаза васильковые…первая ночь.. Верка только в наряде из своих волос, русалка днепровская…молодая, томная, горячая…как зашлось сердце в первом объятии..первом сплетении, в первом некраденном поцелуе полных, сочных, сладких губ; как упоительно ласкать пышную белую грудь, тугие крупные соски – брр! – даже сейчас в дрожь бросает. Нет, так, пожалуй, не успокоишься.
А теперь или ему некогда, или плохое самочувствие, или у нее проблемы.– Кирилюк иронически усмехнулся.– Проблема одна: время его ушло. Каждому овощу свое время. Вот и его время отошло. Ушла любовь. С ее стороны, он до сих пор не уверен, была ли она вообще. Ну и черт с ней – этой ее любовью. Лишь бы он любил. Вся соль и беда, что он уже не любит, нет сил любить такую женщину. Чтобы любить, нужна духовная энергия, а ее нет, она вся ушла на комбинат, в работу. Проблемы…какие к хренам проблемы?! Двенадцать лет назад, чтобы попасть к ней на дачу, он, не задумываясь, бросился в Днепр. Сдуру, конечно. Ему тогда уже было сорок семь, а казалось, что он парень – ого-го!Это на берегу кажется – рукой подать. А тогда чуть не утонул. На берег вышел, шатаясь от усталости, счастливый, что остался живым. А она прильнула к нему, погладила его мужество, губами чуть-чуть прикоснулась – и где та усталость?!…Привет Вере Феликсовне… что бы это значило? Акт вежливости или уже снюхались за моей спиной?
Голова что-то побаливает. «У дочки неприятности, перенесем встречу на позже». Больше месяца наедине не встречались. Авторитета у тебя, Виталий Семенович, поубавилось – вот и все проблемы. Какой-то Сидоренко уже пытался права качать. А у женщин есть такая болезнь – директомания. Пока ты сильный – каждой хочется к тебе приласкаться.
Валя,– пояснил он жене, проходя к входной двери, – пройдусь немного, что-то мне душно здесь.
– Только ненадолго,– раздался голос из кухни,– скоро сядем ужинать.