Я рухнул на диван в гостиной, а когда проснулся – увидел ясное утро и синее небо. Каждая капелька росы сверкала под солнечными лучами, – а создания с «Дикой охоты» исчезли. Впрочем, я все равно не осмеливался выйти из дома. Думал, твари, возможно, спрятались.
Часы перевалили далеко за полдень, когда я наконец отважился дойти до дороги, сжимая в руке большой нож. Мимо, поднимая густую пыль, медленно проехала женщина на «Лендровере». Я бежал за ней, вопя и умоляя о помощи, но она лишь прибавила скорость. Могу ли я ее винить?
Через пятнадцать минут меня подобрала патрульная машина. Они ждали там, где грунтовая дорога выходит к государственному шоссе. Я провел три дня в Медицинском центре штата Мэн в Льюистоне – не потому, что страдал от серьезных ранений; меня оставили под наблюдением, и врачи говорили родителям о «серьезном параноидальном уходе от реальности».
На третий день при родителях и семейном поверенном, собравшихся у моей кровати, я признался копу по фамилии Фоллет, что мы все четверо приняли ЛСД перед самым катанием на карусели «Дикая охота». Где-то по дороге к загородному домику мы столкнулись с животным, вероятно лосем, и Гэри с Нэн, которые не пристегнулись, мгновенно погибли. Фоллет спросил, кто был за рулем, и поверенный ответил за меня, что Джейк. Я дрожащим голосом добавил, что не смог бы вести машину с механической коробкой передач – чистая правда.
Адвокат рассказал остальное… что Джейк сбросил тела в озеро и сбежал, вероятно, в Канаду, чтобы скрыться от суда и следствия и, вероятно, пожизненного заключения. Наш семейный поверенный добавил, что я тоже стал жертвой – жертвой наркотика, который принес Джейк. Все, что от меня требовалось, – кивать, соглашаться и подписать то, что меня попросили подписать. Полицейского такое вполне устраивало. Он отлично помнил Джейка – не забыл вечер в боулинге, когда Джейк вырубил его приятеля.
Полиция штата Мэн и егерская служба прочесали все дно Магги-Понд в поисках тел, однако ничего так и не обнаружили. В конце концов, водоем был проточным и имел выход в море.
Ни в какой Гарвард я, конечно, не поехал. Не мог выйти из дома. Каждый шаг за порог был для меня словно ходьба по канату на высоте десятого этажа.
Однажды вечером я выглянул из окна спальни и увидел, что с дороги за домом наблюдает лошадь. Она стояла под уличным фонарем, таращась на меня мутными глазами в бельмах; левая часть морды у нее была рябая, а кожа стянута от застарелых ожогов. Через секунду она опустила голову и медленно поцокала прочь.
Гэри думала, что я этим тварям не нужен. Конечно, это было не так. Ведь я же навел подозрения на оператора карусели. Из-за меня завелся Джейк.
Ночами я метался в кошмарах. Подскакивал каждый час, судорожно осматривался – и иногда их видел. Пара лошадей – одной ночью, кот – другой. Они не отводили от меня глаз. Они ждали.
Весной тысяча девятьсот девяносто пятого года меня госпитализировали на десять недель. Выписали психотропные препараты лития, и некоторое время лошади меня не беспокоили. Мне стало лучше. Многие месяцы я лечился у психотерапевта. Снова начал совершать прогулки за пределы дома: первый раз – от парадной двери до почтового ящика, а потом уже и по улице. В конце концов я мог без последствий уходить от дома на несколько кварталов – правда, только при свете дня. В сумерках я по-прежнему испытывал удушье.
Весной девяносто шестого года, с благословения родителей и разрешения моего психотерапевта, я улетел в Калифорнию и провел два месяца с тетушкой, заселившись в гостевую комнату ее дома. Тетушка работала кассиром в банке и была набожной, здравомыслящей и не особенно властной. Она принадлежала методистской церкви; полагаю, родители посчитали, что рядом с ней я буду в безопасности. Мама гордилась, что я решился на переезд. Отец, полагаю, просто испытывал облегчение от того, что меня удалось вышибить из дома и можно передохнуть от моих нервных приступов и паранойи.
Я получил работу в магазине поношенной одежды. Ходил на свидания. Чувствовал себя в безопасности и иногда даже испытывал покой и довольство. Почти нормальная жизнь. Я стал встречаться с женщиной старше себя, воспитательницей в детском садике, с ранней сединой и сухим мужским смехом. Однажды вечером мы сидели с ней за чаем и кофейным тортом; я потерял счет времени, и когда мы вышли, небо уже окрасилось закатным багрянцем. Пес был там. Он возник на границе парка; стоял и пялился на меня, из его открытой пасти стекала слюна. Моя подруга тоже увидела пса, сжала мою руку и спросила: «Что за чертовщина?» Я выдернул руку и нырнул обратно в кафе – с истошным криком «вызовите полицию!» и воплями, что сейчас умру.
Мне снова пришлось лечь в больницу. Три месяца в отделении, курс электрошоковой терапии. Кто-то прислал мне туда почтовую открытку с видом на пирс в Кейп-Магги и на «Дикую охоту». В письме отсутствовала записка, сама же открытка и была сообщением.
Никогда не думал, что эти создания будут преследовать меня по всей стране. Им потребовалось два месяца, чтобы меня выследить.
В самом начале нового века я поступил в Лондонский университет и перебрался в Великобританию изучать городское планирование. А после выпуска там и обосновался.
Я не написал ни единой пьесы, ни стихотворения. Мой литературный выхлоп ограничился несколькими статьями для технических журналов и был посвящен проблеме городских переносчиков заразы: голубей, крыс, енотов. Меня иногда шутливо называют «наш Живодер». Я специализируюсь на удалении малейших следов животного мира из упорядоченных, созданных из стекла и хрома мегаполисов.
Подобное прозвище не сказать чтобы вызывало романтический интерес окружающих; к тому же и мои личные монстры: панические атаки, глубокий страх темноты – держали меня практически в изоляции. Я никогда не женился. Не имел детей. У меня были приятели, да, но не друзья. Вся дружба образовывалась в пабах и там же и оставалась – и через несколько часов я убредал домой, в безопасную берлогу на четвертом этаже, за прочно запертую дверь, к своим книгам.
Тех лошадей я здесь не видел. Рациональная часть моего сознания утверждала: как бы велика ни была их сила, им не пересечь тысячи миль океана. Тут я в безопасности – от них.
А в прошлом году меня послали на конференцию по городскому планированию, как раз в Брайтон. Днем мне предстояло выступить с докладом по японскому хрущику и его опасности для паркового хозяйства городов. Пока такси не подвезло меня к крыльцу, я и не догадывался, что отель расположен прямо напротив того знаменитого пирса, с его большой каруселью и мелодиями шарманки: ветер разносил их по всему берегу. Я читал доклад с испариной на лбу и спазмами в животе, мечтая сразу после выступления укрыться в номере. Даже здесь, в отеле, слышалась та музыка, и ее тягучими вкрадчивыми переливами был заполнен весь огромный вестибюль. Я не мог вернуться в Лондон: на следующее утро мне предстояло участвовать в пленарном заседании, – но мог сбежать из отеля хотя бы на какое-то время.
Я шел по берегу, пока пирс не остался далеко позади.
Заказал бургер и пиво; потом еще пиво, в забегаловке на пляже, – успокоить нервы. Я завис там надолго, а когда наконец зашагал вдоль берега в отель, солнце уже касалось горизонта. Я оставлял на остывшем песке следы; соленый ветер теребил шарф и волосы. Я шагал, едва не переходя на бег.
Позволил себе замедлиться и перевести дыхание, только когда в поле зрения появился отель. Кололо в боку; в легких жгло и горело.
Что-то заворочалось в воде. Что-то большое.
Я лишь на миг заметил хвост – длинный, больше двух метров. Сверкающий черный шнур, толстый, как ствол дерева. Вот на поверхности показалась голова, золотая с прозеленью, похожая на эмалированный доспех; с глазами яркими и слепыми, точно монеты, – а затем существо снова ушло под воду. Я не видел его больше двадцати лет, но узнал морского змея из «Дикой охоты» с первого взгляда, в один миг.