Еще накануне словесные расспросы привели меня к убеждению, что никто из посетителей не уезжал с бала до моего приезда, и все были задержаны по распоряжению Матова. Но нельзя было поручиться, что кто-нибудь не скрылся через окно, тем более что посторонний человек, взбираясь по лестнице, должен был бы знать наперед, что он найдет свою жертву именно в той комнате, которая сообщалась окном с коридором. Я был более склонен предполагать, что убийца находился на балу до совершения преступления.
С десяти часов утра квартира моя начала наполняться людьми, призванными к допросу. И хотя показания их были мне уже большей частью известны, предстояло все-таки допросить их обо всем формально. Я принужден был ограничиться этими расспросами, пока сыщики и полиция не представят каких-либо новых данных.
Самым удивительным и загадочным являлось то обстоятельство, что убийца ничего не похитил, а потому невозможно было догадаться, что могло послужить причиной убийства.
Я уже приступил к допросам, когда мне доложили о приезде Русланова. Я велел просить его к себе.
Старик вошел ко мне не с тем видом, какой имел накануне. Он появился тихо и едва передвигал ногами. Седые волосы его как будто еще более посеребрились за ночь. Он показался мне постаревшим лет на десять.
Я встал со своего места, чтобы помочь ему дойти до кресла, и хотел сказать несколько поддерживающих слов, но старик залился слезами. Долго пришлось мне его успокаивать.
Я боялся, как бы с ним что-нибудь не случилось. Однако, выпив стакан воды, он немного оправился. Тогда я спросил его: что он имеет передать мне?
– Я бессильный, слабый старик, – тихо проговорил он. – На что мне теперь мое богатство? С кем мне им делиться? Кому оставлю я свое состояние?..
Он вновь заплакал.
– Вы имели что-то сказать мне, если не ошибаюсь?
– Да! Вот, я уже и забыл, зачем пришел сюда, хотя имел что-то важное передать вам.
– Не можете ли вы указать мне на какие-нибудь следы? На какую-нибудь вашу догадку? Не имеете ли вы какого-либо подозрения? Чем объясняете вы себе совершившееся преступление, если поводом к нему была не кража?
– Да, вот именно за этим я и пришел сюда. Я сначала думал, как и вы, кажется, полагаете, что никакой кражи не совершено. Но…
Тут он от волнения остановился.
– Но? – переспросил я.
– Мерзавцы похитили диадему. И для того только, чтобы скрыть свою кражу, лишили меня дочери…
– Какую диадему? Вчера мне показывали весь бриллиантовый убор, который был на вашей дочери.
– Вам показали не все, не все! Вчера этого не заметили. А сегодня обнаружилось, что недостает бриллиантовой диадемы, которою, кроме звезды, была украшена ее голова.
Это известие разбило все мои предположения. Или, вернее, оно еще более усложнило дело, хотя и подавало надежду, что впоследствии, с обнаружением бриллиантов, мог быть разыскан и убийца.
– Но уверены ли вы, – спросил я, – что диадема была похищена до смерти Елены Владимировны? Не воспользовался ли кто-нибудь, например, из прислуги общим смятением, чтобы похитить драгоценную вещь и затем свалить кражу на убийцу?
– Нет, за прислугу свою я ручаюсь. Все мои люди служат у меня очень давно, и всех их я хорошо знаю.
– Но поручитесь ли вы также за всех ваших гостей? У вас было так много приглашенных, что немудрено, если вы не всех их одинаково хорошо знаете.
– Может быть. Конечно, за всех ручаться нельзя, хотя, правду вам сказать, мне как-то не верится, чтобы кому-нибудь пришла на ум кража в тот самый момент, когда мою несчастную умирающую дочь переносили в ее комнату.
– Я и сам скорее склонен предположить, что диадема похищена убийцей, однако нельзя останавливаться на этой мысли. С предвзятой идеей легко ошибиться. Но вам нужен отдых. Если вам более нечего передать мне, я потороплюсь записать ваше показание, чтобы вас не задерживать.
Секретарь и Русланов подписали показание. Старик до того был убит несчастьем, что едва смог встать с места и без посторонней помощи вряд ли дошел бы до своего экипажа.
Я принялся было допрашивать одного из вчерашних гостей, как приехал полицеймейстер и сказал мне, что должен сообщить о важном открытии. Мы заперлись вдвоем в кабинете.
– В чем дело? – спросил я.
– Кокорин, – сказал полицеймейстер, – удивительно находчив и расторопен. Он с раннего утра осматривал весь сад, необыкновенно искусно снял слепок со следов и, осматривая лестницу, нашел небольшой лоскут коричневого сукна с куском шелковой подкладки, по-видимому, от сюртука или от пиджака, застрявший в одной из трещин лестницы…
– Где этот лоскут?
– Сам я его еще не видал, как раз еду смотреть. Кокорин распорядился поставить у лестницы часового, чтобы лоскут не исчез.
Я отправился в сад Русланова вместе с полицеймейстером, где нам указали на этот кусок сукна, застрявший в небольшом расщепе правой стороны деревянной лестницы. Кусок был треугольный и, по-видимому, должен был оторваться от платья человека, лазившего по лестнице.
Я, впрочем, несколько недоверчиво отнесся к этому новому открытию.
– Как же, – спросил я, – мы не заметили этого вчера? Мы были здесь с фонарями.
– Я и сам этому удивляюсь, – возразил Кокорин, – но и не такие промахи случаются при осмотрах.
За одно, однако, я поручусь – никто не мог с целью отвода глаз положить эту тряпку на то место, где вы ее видите, потому что всю ночь в саду находились мои караульные.
– Возьмите же этот лоскут. Ваше дело теперь – отыскать то платье, от которого он оторван.
– Если только оно не увезено из нашего города, я вам его представлю.
– Вы слыхали о диадеме?
– Как же. Она состояла из тридцати шести бриллиантов величиною с горошину каждый. За нее заплачено двадцать пять тысяч. Куплена она была в Петербурге, там можно найти модель, по которой ее делали.
– У кого?
– Еще не знаю. Но сегодня же сообщу вам об этом со всеми подробностями.
Мы принялись еще раз самым тщательным образом осматривать местность под окнами и по всему пути, по которому шли следы вчерашнего беглеца. Один из понятых указал на одно место в снегу, на расстоянии двух аршин от дома и как раз под окном. Это место заметили еще накануне. Снег здесь был как будто вдавлен на пространстве около двух вершков – так, будто тут прежде лежал какой-то круглый предмет. Шагах в двух от этого места был другой след, как бы от небольшого продолговатого предмета, там прежде лежавшего. Мы все заключили, что если бросить в снег сложенный садовый нож, то получился бы подобный отпечаток.
Я распорядился, чтобы принесли лопаты. Снег стали разгребать и рассматривать самым тщательным образом. После некоторого времени поиски наши увенчались успехом. Кокорин, который всюду поспевал первым, разглядел своим ястребиным зрением какой-то небольшой шарик. Он поднял его и очистил от снега. У понятых вырвалось восклицание: это был бриллиант.
Я тотчас же показал его Руслановым, и они признали его за один из тех тридцати шести камней, из которых была составлена исчезнувшая диадема.
Проходя по комнатам, мы миновали ту, в которой служили панихиду. Не время было предаваться горестным впечатлениям, когда требовалось полнейшее хладнокровие. В кабинете хозяина я нашел архитектора, заканчивавшего работу над планом дома. Я подождал минут пять, пока он закончит, и забрал с собой переданный им мне сверток бумаги.
Дома у себя я застал человек тридцать бывших накануне у Русланова гостей, явившихся по моему вызову. Я начал формальные допросы и всем предъявлял найденный бриллиант. Из дам очень многие узнали его. Драгоценный головной убор был так редок, что во время бала на него все обратили внимание, и потому неудивительно, что камень был узнан.
Приемная моя все более и более наполнялась свидетелями, и я боялся, что не успею их допросить до восьми часов вечера, а к тому времени я ожидал Кокорина. Поэтому я поручил четырем кандидатам на судебные должности, бывшим в моем распоряжении, записывать показания. Вся квартира моя преобразилась в канцелярию. Во всех комнатах производились допросы.