Какое-то время мы не двигаемся, околдованные ею. Потом начинается другая композиция, более быстрая, тоже саксофон, но под аккомпанемент фортепиано. И комната будто бы преображается – вместо старья я вижу историю. Реликвии, уникальные по своей сути. Становится жаль отпускать каждую из них. Если он не нужны Оливии, может, забрать себе? Ведь ничего подобного тому, что вижу здесь, я не найду больше нигде и никогда.
– Жан Мари Лонде кс, – читаю карандашную пометку на уголке картонки, в которой лежала пластинка.
– Он настоящий волшебник. Француз во всем, – кивает хозяйка, а затем возвращается к той стопке платьев, которую разбирала до этого. Решаюсь спросить:
– А вам не грустно расставаться со всеми этими вещами?
– Расставаться всегда грустно. Со многими из них связаны теплые воспоминания. Но если хранить все, можно не заметить самое ценное.
Сажусь рядом, и помогаю складывать одежду в аккуратные стопки.
– Понимаешь, в прошлом есть удивительные сокровища, которые не должны покидать нашу жизнь просто потому, что появилось нечто более современное. Но кем бы я была, если бы выкинула патефон, когда сын привез мне первый магнитофон? Да, на нем не послушаешь радио, не узнаешь, что сейчас популярно и какие песни слушает молодежь. Но зато можно вечером просто покрутить ручку, поставить иглу на пластинку и перенестись в тот момент, когда мы с мужем слушали его вживую. Наш медовый месяц в Бордо. Это чудо. Сокровище, понимаешь?
Я киваю. Но сейчас каждая вещь кажется мне таким сокровищем, о чем я и говорю Оливии.
– Потому что ты чувствуешь себя, как в музее. Для тебя все здесь пропитано тайной и историей. А для меня это платье – просто что-то, что можно было носить, когда я поправилась после рождения Жана. С не связано воспоминаний, и тогда такие носили многие. Это просто вещь из прошлого. Но она хорошо сохранилась, поэтому убери вон в тот пакет – отнесем в секонд хенд, возможно, кому-то из любителей винтажа оно понадобится.
– Вы так говорите, как будто мы сейчас пойдем выставлять часть вещей на e-Bay, – улыбаюсь я, начиная понимать ее логику.
– Если тебе это интересно. Я предпочитаю просто отдавать их в секонд хенд или ретро магазинчик. А там уже разбираются, что ценно, что нет, и выставляют на продажу или относят в центры помощи.
– На самом деле, не очень. Видимо, от Софи Аморузо я далека. Не люблю возиться с поиском покупателей.
– Зато любишь с текстами? – Оливия внимательно смотрит мне в глаза. Будто подозревает во лжи.
– Я люблю читать. А когда понимаю, что своими переводами дам возможность узнать произведения большему количеству читателей, чувствую себя полезной. Но когда нужно перевести что-то по работе, понимаю, что лингвист из меня отвратительный. Я не плохо работаю с текстами, но страстью это точно не назовешь.
– Тогда почему выучилась на переводчика?
– Не знаю. Иногда мне кажется, что я просто с рождения говорила на французском. Наверное, пошла по пути наименьшего сопротивления.
– Похоже на правду, – кивает женщина скорее своим мыслям, чем в ответ на мою реплику. Затем улыбается, будто берет себя в руки, и спрашивает:
– Хотела бы взять что-то из этого себе? Может, тут есть что-то винтажное, но интересное. Мода ведь циклична. И если что, все можно перешить.
– Спасибо, – порываюсь обнять хозяйку, но для этого нужно перелезть через башню из только что сложенной одежды. Лучше не рисковать.
Еще пару часов мы разбираем одежду, раскладываем ее по мешкам и полкам. Немного памятных, красивых или новых и стильных вещей Оливия повесила в другом шкафу, в спальне хозяйки. Или сложила там же в комоде. Большую же часть мы упаковали до вечера – за ними приедет кто-то из ее знакомых, отвезет в магазин.
Еще раз просматриваю свою стопку – несколько винтажных платьев, оригинального кроя брюки и юбка, ретро джинсы и пара безумно дорогих, но слегка поношенных сумок, которые Оливия не хочет оставлять из-за свободной формы. Оказалось, она – рьяный приверженец жестких форм и четкой геометрии. Для нее даже круглая сумка лучше «этого мешкообразного безумия хипстеров». А мне кажется, что они крутые.
В шкафу в гостинной остаются только те вещи, которым там действительно место – коллекция пластинок, книги, сервиз из безумно тонкого фарфора и другие памятные, раритетные или дорогие Оливии вещи. На одной из полок ставим коробку с фотографиями – нужно купить для них альбом. Патефон занимает прежнее место, потому что ни на одной открытой полке не помещается. На антресоль возвращаются пластиковые прозрачные контейнеры с елочными игрушками, зимней одеждой, лыжи и прочие мелочи.
– Остались финальные штрихи, и мы свободны, – сажусь на кресло и пододвигаю к себе одну из оставшихся коробок, легкую, но объемную, будто от телевизора. Открываю и пару секунд пытаюсь осмыслить увиденное.
– Оливия, а кем вы работаете?
– Работала. Сейчас живу на квартирную плату, – отзывается она, протирая оставшиеся свободными полки.
– Так кем?
– Секретарем, бухгалтером, одно время вела финансы в фирме мужа. А что?
– Не швеей…
Не замечаю, как Оливия подходит ко мне. Это та самая коробка, которую она от меня закрывала. Внутри – разобранный манекен, измерительная лента, ножницы, подушка с иголками и несколько толстых тетрадей.
– Можешь посмотреть тетради, – предлагает она, присаживается рядом. Киваю. Открываю их. Зарисовки одежды. Сочные цвета, оригинальный крой. Много ассиметрии, захлеста и других оригинальных элементов. А главное – все удивительно просто и лаконично. Очень красиво!
– Чье это?
– Одной квартирантки.
– Она очень талантливая. Почему не вернулась за всем этим?
– Видимо, там, куда она переехала, это не нужно, – пожимает плечами женщина. И затем спрашивает:
– Любишь шить?
Я вспоминаю, как подростком много времени проводила за рисованием эскизов и воплощением своих идей. Тогда это было единственной страстью. Не помню, почему бросила это. Наверное, после поступления перестало хватать времени. Пытаюсь почувствовать, любила ли я это. Не знаю. Люблю ли сейчас? Тоже.
– Не знаю, – отвечаю честно. – Давно не брала иголку в руки.
– Судя по тому, что ты сегодня навыбирала, скоро узнаешь. Нужно привнести в это старье стиль и видение, не находишь? Нельзя просто взять вещь из прошлого века, и попытаться носить ее сейчас, не обыграв. Согласна?
– Да, – не могу оторвать глаз от тетради. Марк говорил, что я не стремлюсь ко вниманию. Но эти яркие цвета и смелые формы меня не пугают. Наоборот! В груди поднимается знакомый жар. Последний раз чувствовала подобное, когда переезжала. Почему-то мысль о том, чтобы выйти на улицу в подобном, завораживает.
– Не помните, как звали ту квартирантку? Может, найду ее в сети, вдруг она до сих пор шьет.
– Помню, но это бесполезно. Я точно знаю, что она уже давно не брала иголку в руки.
– Та самая?
– Да.
– А чем она занимается?
– Фрилансит, зарабатывает головой, но не креативом, и не руками, – как-то неопределенно качает головой Оливия.
– Жаль. Одежда потрясающая!
– Тебе нравится, – она пару секунд сидит, чуть нахмурившись, будто вспоминает. Затем быстро ныряет в другую коробку, роется в ней пару минут, а затем достает черный пластиковый для одежды. Расстегивает. Вижу внутри нечто ярко-желтое.
– Держи, это она сшила мне когда-то. Но вкус с годами изменился, сейчас храню его только как память.
Это плащ. Двубортный, чуть ниже колена, приталенный, чем-то напоминает платье. И невообразимо яркий. Сначала хочу отказаться – не думала, что вживую это выглядит так смело. Может, все-таки не мое? Но ведь секунду назад была готова искать ее в сети, лишь бы надеть что-то столь яркое!
– Хорошо, давайте примерю, – забираю плащ, иду в прихожую – там есть зеркало в полный рост. Встаю спиной к нему. Надеваю. Зажмуриваюсь. Считаю до трех, оборачиваюсь. Открываю глаза.