Согласно теории Маркса при переходе к капитализму происходит колоссальный рост производительности труда. Рост производительности труда достигается качественным скачком в усилении разделения труда и его кооперации в масштабе всего общества, а потом и всего мира. Основой капиталистической экономики становится сначала мануфактура, а потом фабрично-заводская промышленность.
Коренные перемены происходят и в сельском хозяйстве, которое переходит от мелкого, натурального и полунатурального семейного многоотраслевого производства и феодальных поместий с использованием труда феодально-зависимых крестьян к индустриальному типу на основе применения машин и наёмного труда.
Переход от одной общественно-экономической формации к другой происходит, согласно основоположникам формационной теории, только тогда, когда в недрах старой формации зародились и достигли достаточно высокого уровня экономические основы новой формации. В случае с капитализмом, это мануфактура с её массовым производством и новые формы обмена. Это также зарождение и рост третьего сословия, со временем распавшегося на хозяев-капиталистов и рабочих-пролетариев.
И только после этого последовали буржуазные революции в Англии, Франции и других странах Европы, основным содержанием которых были замена устаревшего социального и политического строя классовым обществом и буржуазным государством в разных формах. А также складывание новой системы права, более приспособленной к капиталистической частной собственности и товарно-денежных отношений (кодекс Наполеона).
В этом отношении различные версии модернизационных теорий недалеко ушли от идей Маркса и Энгельса. И это одна из причин быстрого спада интереса исследователей к ним.
И в Российской империи марксистов, включая Ленина, интересовали не сами по себе реформы, проводимые самодержавным государством, а причины этих реформ, степень готовности страны к переходу к новой формации. А этот переход был связан с возникновением и становлением капиталистического уклада в промышленности и сельском хозяйстве.
Ленин, как и Маркс, писал об обнищании масс, о пауперизации крестьянства. Но для него важно было кем становятся обедневшие, пауперизовавшиеся крестьяне – босяками, нищими, попрошайками или пролетариями, лишёнными средств производства фабрично-заводскими и сельскохозяйственными рабочими. Для него, как марксиста, был важен именно рост числа пролетариев, так как именно они совершают пролетарскую и коммунистическую революцию.
Далее Миронов подвергает резкой критике мальтузианскую и структурно-демографическую концепции революции. Сделать это было нетрудно по причине почти полного отсутствия сторонников этих концепций. В обсуждении на страницах «Российской истории» называется только один «мальтузианец» С. А. Нефедов, а в отношении структурно-демографической И. В. Михайлов высказывает предположение, что её сконструировал сам Миронов25.
Действительно, о каком мальтузианском перенаселении может идти речь относительно России с её огромной территорией и низкой плотностью населения. Проблема крестьянского малоземелья заключается отнюдь не в недостатке земли. Говорить же, что в России начала XX в. был переизбыток образованных людей, элиты и контрэлиты и вовсе не приходится.
Гораздо лучше объясняют происхождение русских революций, с точки зрения Миронова, теория модернизации и институциональная концепция.
В институциональной теории акцент делается на эволюционном развитии, так как институты изменяются медленно. В. А. Мау и И. В. Стародубцева приспособили эту теорию для объяснения революции. По их мнению, утверждение новых институтов в обществе происходит медленно, болезненно по причине существования в обществе институциональных отношений, препятствующих гибкому приспособлению социума к новым условиям. Это, например, средневековая цеховая система в городах и крестьянские общины. Ограничители имеются социальные, политические, психологические.
Преодоление ограничителей происходит в ходе реформ «сверху». В период преобразования институциональной системы общество становится социально и политически нестабильным, попадает в «зону риска». Если мирный эволюционный путь проходит успешно, то с изменением институтов общество выходит из «зоны риска». В противном случае, происходит революция, разрушающая насильственным путём ограничители и дающая дорогу новой институциональной системе.
Революционная ситуация складывается постепенно и, как правило, в условиях быстрого экономического роста. Это происходит из-за того, что динамичное экономическое развитие разрушает основы традиционной социальной структуры, ведёт к перераспределению богатств и возникновению новых экономически значимых сил. Сосуществование элементов старой и новой социальных структур приводит к фрагментации общества, резкому усложнению социальной структуры. Фрагментация охватывает все слои общества, но, прежде всего, элиту.
Экономический прогресс и вызванная им фрагментация общества приводят к резкому ослаблению государственной власти, а это создаёт, в свою очередь, возможность для перерастания революционной ситуации в революцию. Хотя это и не происходит автоматически.
Институциональная концепция революции отвергает марксистскую социологию революции с её неизбежными классовыми войнами и революциями как локомотивами истории, делая акцент на автономности государств и государственной бюрократии в отличие от Маркса, рассматривавшего государство как комитет по управлению делами правящего класса. Кроме того, в институциональной теории революции возможны, но не обязательны, капиталистическое общество рассматривается как достаточно устойчивое, способное к саморазвитию, а также признаёт возможность повышения благосостояния широких масс населения при капитализме. В марксизме, соответственно, всё наоборот.
По мнению Мау и Стародубцевой, Русская революция 1917 г. не имеет принципиальных отличий от европейских революций более раннего времени26.
На взгляд Миронова, «институциональная концепция удачно синтезирует все вышеперечисленные концепции революции и хорошо объясняет происхождение Русской революции 1917 г. Бурный экономический рост и всесторонняя трансформация российского социума создали высокий накал социальной напряженности в обществе и ввели страну в зону риска. Реформы «сверху» устраняли один за другим мешавшие модернизации ограничители, встроенные в традиционную институциональную систему, и тем самым создавали возможность избежать революции. Поскольку смена институциональных систем – длительный, болезненный и противоречивый процесс, для выхода из зоны риска требовалось значительное время – хотя бы лет двадцать, как говорил, П. А. Столыпин, социального покоя.
Но этому помешала война, нарушившая эволюционный путь развития. Тяготы войны, помноженные на безответственное поведение либеральных и революционных элит и ослабление государственной власти, оказались непереносимыми для общества. Страна погрузилась в революцию, проходившую в соответствии с классической моделью – кризис «старого режима»; установление власти «умеренных»; победа радикалов, создающих «царство террора и добродетели»; термидор, или контрреволюционный переворот, и постреволюционная диктатура»27.