За этими минорными мыслями и застала нашу обаятельную героиню её мать, Пелагея Петровна, рыхлая пожилая женщина, любившая поучать свою дочь. Взглянув на часы, она всплеснула своими пухленькими ручками и громко заохала:
– О- е-ёй, уже девятый час, а ты, девонька, всё у зеркала торчишь! Чай, не невеста! Ну чего ты скукожилась, али раздумала ехать?
С губ Пелагеи Петровны чуть было не слетело бранное словечко, но, взглянув на побледневшее лицо дочери, она тут же прикусила язычок.
Глава вторая
Было уже 31 марта, но весна ещё робела, как стыдливая невеста, прячущаяся от жениха. С моря дул промозглый колючий ветер, так что дочке с матерью приходилось, чтобы спастись от холода, прятать лица в воротники и разговаривать, прикрывая варежкой рот. Ксения недавно перенесла грипп и теперь панически боялась застудить горло. Портовый город, как и обычно в неустойчивый переходный период, был какой – то нахохлённый, взъерошенный и вкупе с нагими мрачно серыми деревьями, с понуро обвисшими ветвями напоминал чем-то ободранную злую кошку. И этот грустный городской колорит ещё больше усугубил меланхоличное настроение Ксении. Наша героиня как-то машинально, словно автомат, покупала шикарные вещи себе, сыну; на Алексея, несмотря на то, что они отоваривались, как всегда, на его зарплату, денег не хватило. Впрочем, он вообще в этом плане был нередко обделён.
– Ну куда ему ходить нарядному, на бал что ли! Работа у него шибко грязная, а на рыбалку и ватник сойдёт, – внушала дочери несколько скуповатая Пелагея Петровна, весьма недолюбливающая непутёвого, по её мнению, зятя, хотя она никогда не отказывалась похлебать его ушицы. Дело в том, что Алексей был заядлым рыбаком, он не только сам ловил, но и с удовольствием готовил для своих домочадцев аппетитные рыбные блюда.
Загрузившись покупками, уместившимися в двух больших сумках, женщины, продрогнув, вскоре отправились на электричке домой. Уже дорогой, подходя к дому, Ксения с недоумением заметила, что их поскрипывающая калитка была почему-то настежь распахнута, и дверь входная тоже была широко открыта. Что это означало? Может, Алексей забыл её притворить? Но это абсурд. Он даже когда пьяный возвращался с работы, то был на удивление щепетилен в таких, казалось бы, мелочах, как закрыть калитку, снять и поставить на положенное место обувь. Бутырина интуитивно чувствовала, что беда-то уже, наверное, как воровка, успела прошмыгнуть в их дом, и что всё-таки они с матерью допустили ошибку, что поехали в город, а надо было быть им здесь начеку и стеречь то грозное нечто, что надвигалось неумолимо тихой сапой.
У неё лихорадочно дрожали руки и ноги, по всему телу пополз прилипчивый страх, а сердце гулко стучало где-то уже у самого горла, вовсю пульсировало в висках, когда она, пошатываясь, ступила на порог. И чуть не споткнулась. У входа, весь как-то скрючившись, лежал Алексей, уткнувшись во влажный от крови пол, так что она сразу не могла разглядеть, что оно сейчас выражало его при жизни добродушное, бесхитростное лицо. Щуплое длинное тело его сейчас было жалким, съёжившимся, он в этот момент напоминал крепко спящего подростка. Голова его покоилась рядом с печкой. На полу расползлась огромная кровавая лужа, залившая ветхие мужнины ботинки, в которых он обычно ходил на работу. Алые пятна были повсюду: на одежде Алексея, на стене, на полу и на столе, словно тут ещё совсем недавно шла какая-то чудовищная схватка, и даже старый проказник кот Кешка, полосатый любимец мужа, на морде которого сейчас было написано удивление, смешанное с любопытством, когда он совсем по-человечьи смотрел на хозяина, лежащего в необычной позе, и тот был перемазан в крови.
Несчастная Ксения, пока ещё владевшая ситуацией, робко перевернула мужа и невольно в ужасе отшатнулась, изо рта у неё вырвались гортанные звуки. Лицо у Алексея было удивленно-глуповатым, точь- в – точь, как на их свадьбе, осенью, семнадцать лет назад. Она с ужасом обнаружила, что он лежал в знакомом чёрном пиджаке, в котором он ей сегодня приснился, она его сразу узнала – странный широкий пиджак из сна.
– О, господи! Может, и это не явь, а навязчивый дурной сон, просто сон, стоит только открыть глаза!
И тут её пронзила, как током, страшная мысль: Дениска! Он ведь ничего ещё не знает про неожиданную смерть отца. Сын, как обычно, проводил каникулы в городе, у сестры Клавдии, и вот-вот должен подъехать, может, даже завтра. «Мальчик такой впечатлительный, его нельзя расстраивать». Тут ей стало по-настоящему дурно; и пол, и потолок, и стулья, и это безжизненное тело со знакомым выражением на лице, застывшее в скрюченной позе, – всё поплыло перед глазами, и она рухнула рядом с покойником.
А тем временем некстати застрявшая в туалете, – подобное с ней частенько случалось в связи с паршивой работой пищеварительного тракта, – ничего не подозревающая Пелагея Петровна наконец-то, кряхтя, выбралась из примитивного дворового сооружения и, одёргивая на ходу юбку, зашла в дом. Она буквально остолбенела и, в страхе вытаращив свои рачьи глаза с выцветшими ресницами, истошно завопила:
– Караул! Люди добрые! Спасите! Убили!
Бедной женщине показалось, что несчастная дочь её мертва, а что зять уже труп – это не произвело на неё особого впечатления, так как дальновидная тёща давно считала его пропащим человеком и всем при случае говорила, что он, де, не жилец. На этой почве у неё с дочерью случались крупные перебранки.
Продолжая голосить и звать соседей на помощь, Пелагея Петровна, несмотря на кровавое зрелище, в силу своей практичной натуры между тем успела выносить мерзкую мыслишку: каким же образом она похоронит сразу два тела, если за душой у неё в настоящее время нет ни копейки. Это одно. А второе, забеспокоилась она, если дом этот, в котором они проживают, записан на имя зятя, то, как же так сделать, чтобы переписать его поскорее на своё имя, чтобы не оказаться на старости лет на улице. Грузная, она бестолково суетилась и громко проклинала зятя, который, по её мнению, так некстати наделал хлопот, да ещё уложил её дочь.
За окном между тем уже стемнело, мерцали одиночные звёзды. Пелагея Петровна стояла в кромешной тьме, и выступающая из черноты картина всё более принимала зловещие очертания. В соседнем доме внезапно резко хлопнула дверь, чертыхаясь, в одном нижнем белье, словно привидение в саване, выскочил во двор пожилой, но ещё крепкий коренастый мужчина Федот Егорович Моисеев. Забавное зрелище представлял он собой: одной рукой он придерживал светлые кальсоны, в другой держал на всякий случай кочергу. Спросонок он абсолютно ничего не понял, подумал, что у Бутыриных приключился пожар, а надо сказать, он ничего на свете так смертельно не боялся, как огня, это был его враг номер один.
Федоту Егоровичу, прозванному за маленький рост Пырсиком, пожар, в силу, видимо, нездоровой психики мерещился постоянно, ему казалось, как языки пламени жадно подлизывают его недавно добротно сколоченный дощатый сарай, в котором размещались по дешевке купленные на рынке шелудивые поросята, он мечтал на этой хрюкающей троице бог знает какими путями разбогатеть.
Убедившись, что добру его со стороны Бутыриных ничего не грозит, Пырсик исключительно ради любопытства отправился в их дом. Там было до того темно, что ни зги не было видно; споткнувшись о порог, Пырсик чуть было не растянулся, но удержался, ухватившись за косяк, и смачно заматерился. С похмелья он совершенно запутался: кого, собственно говоря, надо спасать: то ли бившуюся в истерике Пелагею Петровну, горевавшую больше о самой себе, то ли Алексея, то ли его жену, либо всех вместе сразу. Нащупав выключатель, он набрал полведра воды и для подстраховки всех по очереди окатил, отчего Ксения сразу медленно приподнялась, но, вспомнив, что произошло непоправимое, тупо на всех посмотрела и стала тихо всхлипывать. Пырсик, несмотря на свой почти карликовый рост, обладал громовым голосом, он что есть мочи заорал: