— Что вам здесь делать в такое время?
Еще, чего доброго, не оберетесь неприятностей.
Он поднял воротник, намереваясь уйти. Женщина смотрела на него непонимающими глазами.
— Домой? — повторила она.
Равик пожал плечами.
— Домой, к себе на квартиру, в отель — куда угодно. Неужели вам хочется попасть в полицию?
— В отель! О Боже! — проговорила женщина. Равик остановился. Опять кому-то некуда идти, подумал он. Это следовало предвидеть. Всегда одно и
то же. Ночью не знают, куда деваться, а утром исчезают прежде, чем успеешь проснуться. По утрам они почему-то знают, куда идти. Вечное дешевое
отчаяние — отчаяние ночной темноты. Приходит с темнотой и исчезает вместе с нею. Он бросил окурок. Да разве он сам не сыт всем этим по горло?
— Пойдемте куда-нибудь, выпьем рюмку водки, — сказал он.
Так проще всего — расплатиться и уйти, а там пусть сама позаботится о себе.
Женщина сделала неверное движение и споткнулась. Равик снова поддержал ее.
— Устали? — спросил он.
— Не знаю. Наверно.
— Настолько, что не можете спать?
Она кивнула.
— Это бывает. Пойдемте. Я провожу вас.
Они пошли вверх по авеню Марсо. Женщина тяжело опиралась на Равика — опиралась так, будто каждую минуту боялась упасть.
Они пересекли авеню Петра Сербского. За перекрестком улицы Шайо, вдали, на фоне дождливого неба возникла зыбкая и темная громада Триумфальной
арки.
Равик указал на освещенный узкий вход, ведущий в маленький погребок.
— Сюда... Тут что-нибудь да найдется.
Это был шоферский кабачок. За столиком сидело несколько шоферов такси и две проститутки. Шоферы играли в карты. Проститутки пили абсент. Они
смерили женщину быстрым взглядом и равнодушно отвернулись. Одна, постарше, громко зевнула, другая принялась лениво подкрашивать губы. В глубине
зала совсем еще юный кельнер, с лицом обозленной крысы, посыпал опилками каменные плитки и подметал пол. Равик выбрал столик у входа. Так было
удобнее: скорее удастся уйти. Он даже не снял пальто.
— Что будете пить? — спросил он.
— Не знаю. Все равно.
— Два кальвадоса, — сказал Равик кельнеру в жилетке и рубашке с засученными рукавами. — И пачку сигарет «Честерфилд».
— У нас только французские.
— Что ж. Тогда пачку «Лоран», зеленых.
— Зеленых нет. Только синие.
Равик разглядывал руку кельнера, на ней была вытатуирована голая женщина, шагающая по облакам. Перехватив его взгляд, кельнер сжал кулак и
напряг мускулы. Женщина непристойно задвигала животом.
— Значит, синие, — сказал Равик.
Кельнер осклабился.
— Может, еще найдется пачка зеленых. — И удалился, шаркая туфлями.
Равик посмотрел ему вслед.
— Красные шлепанцы, — проговорил он, — и красотка, исполняющая танец живота! Похоже, он служил в турецком флоте.
Женщина положила руки на стол. Казалось, ей больше никогда их не поднять. Руки были холеные, но это еще ни о чем не говорило. Впрочем, не
такие уж они были холеные. Равик заметил, что ноготь на среднем пальце правой руки, по-видимому, надломился и был оторван, не подпилен.