Когда все рассаживались, несколько японцев неодобрительно покосились на джинсы Генри. Отец поймал их взгляды и, воспользовавшись моментом, пояснил, что Генри собирается стать художником. Он суеверный и считает, что брюки могут украсть талант, подобно тому, как индейцы верили, что фотографии воруют душу. Отец принес извинения за сомнительный вид сына. Сам он не слишком верит в талант, который можно спугнуть брюками, но рад, что ни у них, ни у японцев современная молодежь по крайней мере не пытается ходить совсем без штанов.
Переводчик повторил слова отца на японском. Повисла тишина, затем двое из группы инвесторов засмеялись. К ним присоединились еще несколько голосов. На всех лицах появились улыбки. Отцу удалось разрядить обстановку.
Генри отметил, что присутствующие украдкой следят за реакциями того, надутого японца. Он смеялся натужным смехом – звук был глухой, как со дна кастрюли, глаза в тяжелых складках век увлажнились. «Как бы не лопнул», – подумал Генри. Он не понимал по-японски, и ему не удавалось разобрать почти ничего из того, что со страшным акцентом говорил переводчик. Оставалось только наблюдать за происходящим и втайне от всех развлекаться собственными комментариями.
Некоторые японцы и коллеги отца пришли с женами. Женщина, прической похожая на Маргарет Тэтчер, с интересом рассматривала Генри. Лицо у нее было плоское и широкое. Когда она улыбалась, глаза исчезали в узких прорезях век. Генри механически улыбался ей вежливой улыбкой «для взрослых знакомых родителей».
10
Стороны обменялись подарками. Отец передал японцам нарядные зеленые свертки, перевязанные желтыми лентами. Внутри были национальные сувениры – вино и сладости из Иерусалима.
Генри сильно проголодался. Из-за примерки и зубрежки этикета семья пропустила гостиничный обед, а завтрак, казалось, был еще вчера.
На столе были расставлены кувшины с напитками, бутылки водки и другой крепкий алкоголь. Водка была обыкновенная, хоть и дорогая – модной западной марки.
Рюмки были подняты еще до подачи блюд. «Хотят проверить твоего папу на прочность, – тихо сказал Марк и, ухмыляясь, добавил: – Наивные люди».
Генри налили, как взрослому, и он выпил наравне со всеми. После первой же порции спиртного он расслабился. Алкоголь огнем обжег пустой желудок, и согревающая волна распространилась по телу. Как будто водка на время расплела ту незримую связь, благодаря которой волнение родителей передавалось и ему.
Когда подали рис, слегка осоловевший Генри приступил к еде с опасным энтузиазмом. Небрежно обтирая руки теплым полотенцем, он торопился и был готов пробовать все, что ему предложат. Перед мысленным взором нетерпеливо теснили друг друга воображаемые креветки и суши с угрем. Он не заметил, как проглотил содержимое пиалы, и только после этого, снова подняв глаза, сообразил, где находится. Он не знал, не облизывал ли случайно палочки во время еды и не стучал ли ими по посуде. Генри взглянул на мать, та слушала беседу мужчин и улыбалась. Оглядевшись, он понял, что никто на него не смотрит. К тому же уничтожение риса заняло у него всего пару минут.
Только «японская Тэтчер» кивала ему с материнской заботой. Она радовалась здоровому молодому аппетиту Генри и не собиралась выставлять ему тот или иной школьный балл за поведение.
11
Официанты в белых рубашках начали подавать закуски. На столе появилось несколько видов сашими. Рыбья икра, тунец, гребешки – различные морские животные, самые чистые и питательные их части, чередовались с зеленью и разноцветными водорослями в маленьких тарелочках.
К столу вышел повар. В руках он держал овальную корзину с высоким бортиком, плетеную из бамбука. С места нельзя было разглядеть содержимое корзины. Генри с любопытством вытянул худую шею. Мама с нежностью посмотрела на него.
Повар бережно держал корзину обеими руками – как новорожденного. Он поздоровался, что-то спросил у собравшихся, видимо, поинтересовался, как им нравится еда. Он опустил корзину на стол. В корзине на подушке из водорослей лежала целая рыба. Она была еще жива. Подачу украсили овощами – свежий салатный лист кудрявого сорта и тонкие, как пух, стружки редьки соседствовали с живой плотью. На мгновение воцарилась тишина. Все взгляды были обращены на рыбу.
Хвост и голову рыбы поддерживали деревянные подпорки, туловище загибалось полумесяцем. Рядом были аккуратно выложены только что срезанные с нее куски. Голова рыбы как будто специально была приподнята так, чтобы она могла как следует оценить проделанную над ней работу. Через тонкий покров искромсанных мышц белели кости. «Зачем они делают так, чтобы она себя видела?» – подумал Генри.
Повар заботливо оставил часть телесных тканей на позвоночнике – если бы кто-то из гостей вдруг ощутил недостаток свежести, можно было отщипнуть филе прямо от рыбы. Попробовать живую еду.
После нескольких секунд молчания собравшиеся загудели. Оценив подачу, они кивали друг другу и улыбались повару. Каждый хотел продемонстрировать свое восхищение его мастерством.
Толстый японец через переводчика обратился к отцу: приходилось ли тому раньше пробовать нечто подобное? Отец вежливо ответил, что настолько свежее сашими ему подают впервые. Переводчик заботливо подсказал, что блюдо называется «икизукури». Повар выслушал их короткий диалог, пожелал приятного аппетита и отошел от стола, важно подняв кверху палец, как бы предупреждая, что это еще не всё.
12
Взгляд рыбы не имел ничего общего с тусклым глазом убитой снеди, и даже с блестящим, еще не поблекшим взглядом только что выложенной на лед тушки. Ее глаз сверкал. Расширенный зрачок заполнил радужку. Вот-вот он выйдет за границы отведенной ему орбиты. В темном зрачке плескался страх. Генри никогда бы не подумал, что у рыбы может быть такой осмысленный взгляд. Рот был приоткрыт, как будто в немом, удивленном восклицании. Рыба тяжело и часто вдыхала. Все внимание Генри сосредоточилось на бесполезном сокращении жабр рыбы, обреченной глотать воздух, задыхаться, используя для тщетных спазмов все силы изуродованного тела.
– Интересно, когда очередной ублюдок придумал у них растить бамбук через людей, они тоже спешили к нему на поклон всем народом? – тихо спросил язвительный голос Марка у Генри над ухом. – Наверняка, хотели поскорее узнать, кто это у них такой психопат.
Генри смотрел на палочки, которые со всех сторон тянулись к рыбе.
– Надо попробовать, – участливая интонация Марка вывела Генри из транса. – Иначе мы нарушим местные законы гостеприимства.
Стряхивая оцепенение, Генри огляделся: во всех тарелках, кроме его и Марка, уже лежали куски макрели. Партнеры отца оживленно переговаривались. Родители тоже положили себе по полоске рыбьего тела. Марк выдохнул долго и горячо, близко от него, точно хотел, чтобы Генри услышал, и потянулся палочками к корзине. «Он как будто извиняется», – подумал Генри.
Он попытался успокоиться. Ему не хотелось, чтобы кто-нибудь заметил, как ему плохо. «Дышишь, как гребаный астматик. Возьми себя в руки!»
Он потянулся палочками к деревянной плетенке. «Даже посуда у ней из дерева, прямо как гроб». Сквозь прозрачную плоть он видел очертания сердца. Оно все еще билось. «Умри, почему ты не умираешь?» Все происходило слишком медленно. Мыслей было мало, но каждая из них занимала больше, чем нужно, места. Они распухали, изнутри давили на череп. Вот сейчас он доберется до корзины и, преодолевая застывшее время, всадит свои палочки в рыбье сердце. Он прекратит эту пытку. Хвост дернется в последний раз, и ужас в глазу начнет затухать. Непрошеный голос в голове подсказал: «Ну, конечно, ведь рыба – не рис – в нее можно втыкать палочки вертикально». Генри истерически улыбнулся собственной мысли, но окружающие приняли его улыбку за выражение восхищения. Кто-то сказал отцу, что «Мы рады, что ваша семья высоко оценила традиционную кухню». Генри хотелось посмотреть, кто это говорит, но он не мог отвести взгляд от корзины с рыбой. Как не мог и назвать ее про себя «икизукури» или «сашими». Как ни крути, перед ним была умирающая рыба. Умирающая рыба, тело которой он собирается попробовать, чтобы угодить каким-то людям.