Удивляться тоже не приходится. Перед ним обычный жилой двор, каких много в промышленных районах города, куда плывет всякая нечисть из заводских труб, иглами пронизывающих грязновато-серое небо. Хуже – далеко от редакции газеты, даже на транспорте целых тридцать минут езды. Рядом железнодорожный вокзал, и гудки напоминают о быстротечности времени, предостерегают от непоправимых ошибок. Население – в основном люди пенсионного возраста или таковыми кажутся: многолетняя работа на вредном производстве наложила на лица неизгладимые старческие борозды. Тут же проживает немногочисленная интеллигенция – врачи и учителя. Самая малочисленная часть населения – дети.
Предвыборная компания городской администрации по благоустройству жилой территории еще не докатилась до окраин, и Леня Мухин с приятным ощущением первооткрывателя созерцал корявые деревья, не тронутые безжалостной бензопилой, и дикорастущие кустарники, гнездящиеся на островках сохранившегося снега. Окружающая девственность сошла как бы с картин старых мастеров. Или Мухину только казалось.
Навстречу катится двухколесная деревянная тележка с высокими бортами, доверху нагруженная почерневшей и мокрой прошлогодней травой, в нее упирается низкорослая крепенькая женщина в кепке с длинным козырьком и оранжевой спецовке, по возрасту – давно перевалившая пенсионный рубеж. Глядя на ее, потемневшее и огрубевшее от времени, лицо, можно предположить, что вся ее жизнь прошла на фоне соседствующих серо-тусклых пятиэтажек. Она легко вписывается в окружающий городской пейзаж без рекламных огней и броских вывесок, может поведать историю двора, рассказать о всяком и все. Неуклонно приближается.
– Смотрю и не нахожу признаков цивилизации, – улыбнулся он дворничихе.
– Это как понимать!? – Она откинула у тележки упорную стойку, оттерла со лба пот. – Придет время, и люди повыходят. Мой двор – он один из образцовых.
– Я и говорю, чистенько, – поторопился успокоить Мухин.
– Ходят всякие! – отходчиво буркнула она, вынимая из кармана мятую пачку «Примы».
– Э-э, – не нашелся сразу Леня, глядя, как она почерневшими пальцами разминает сигарету. – Я к вам пришел.
– Час от часу не легче, – густым облаком дыма выдохнула женщина. – Чего надо-то?
– Выполняю поручение газеты, то есть исследую жизнь горожан, силой слова искореняю всякое крючкотворство и разгильдяйство чиновников, – быстро собрал в кучу он, показушно оглядываясь на блеклые окна домов, как если бы и в самом деле за ними скрывались нерадивые чиновники.
– Ишь чего захотел! – непонятно на защиту кого или чего встала дворничиха, растирая недокуренную сигарету носком разношенного ботинка.
– В этом дворе, то есть в домах, – Леня сделал широкий жест рукой, – люди часто умирают, общественность интересуется непривычной статистикой.
– Так бы и калякал, а то чиновники… Здесь, поди, и без них работы хватает. – Она указующе крутанула головой, но тут увидела юную девушку, размахивающую черной лакированной сумочкой. – Час от часу… Танька, ты чего! Ремешок оторвется. Куда опять собралась, работы невпроворот.
При виде приближающейся очаровательной барышни Леня смутился, потерял нить беседы, почувствовал легкое головокружение.
– Чего смотришь-то!? Внучка моя. Как хочу, так и разговариваю. Экзамены в университет провалила, пусть работает.
– Ты с кем разговариваешь? – На последние слова суровой бабули девушка смешливо скривила личико.
– Да вот, сыщик выискался. Люди померли, так обо всем знать хочет.
– Как интересно! – вздернула подбородок Татьяна. – В помощники возьмете? – Она в упор стрельнула взглядом, заметила его робость, рассмеялась. – Я все знаю, что у нас делается.
Казалось бы, фортуна развернулась всеми красками погожего весеннего дня, растопляя остатки почерневшего снега. Может, его скромная внешность располагала к себе людей, но из подъездов стали выходить старички, рассаживаться кто на чем придется, непременно здороваясь с главным старожилом двора.
– Евдокия, ты чего, хахаля завела?
– А ежели так, тебе чего!? – с твердостью суровой командирши отреагировала она на неуместную шутку. – Только бы лясы точить. А вы что рты разинули? – Последняя фраза относилась к молодым людям. – Танька, поговори с парнем, не до вас мне!
– Пойдем, что ли? – Девушка тронула Леонида за локоть.
– Куда!? – странно екнуло у него сердечко.
– Да вон, в середине двора два тополя склонились, а коряга между ними вместо сидения. Самое спокойное место. Летом – красота.
– Могу представить.
– Что… ну, представить?
– Любовные парочки и прочее.
– Ну, прямо!
Девушка смущенно отвела глаза, и Леня Мухин, наконец-то, решился рассмотреть внешность собеседницы. Еще бы! Ее волнующая свежесть могла кому угодно вскружить голову, а небесный взгляд уносил в сказочные мечты. Из-под косынки выбивались золотистые локоны, светлый плащ подчеркивал стройность фигурки. Они присели на гладкий ствол дерева, представляющий собой склоненный до уровня земли надломленный огромный сук, который девушка назвала корягой. Он приготовился к непринужденной беседе. И вдруг девушка растворилась в апрельском солнце, брызнувшем сквозь густую сеть пробудившихся после зимы тополиных веток. Не хотелось говорить о делах.
– Весна, дарящая забвенье в мечтах крылатых о любви, чарует все – и птичье пенье и доброта твоей души. – Он произнес или ему показалось?
– Чего, чего?..
– Наваждение какое-то, – покраснел он.
– Вам сколько лет? – улыбнулась девушка.
– Двадцать один.
– А мне уже восемнадцать, – музыкально закончила она реплику.
Леня Мухин потерялся в собственных ощущениях и безуспешно пытался обрести оборванную ниточку, его состояние естественным образом передалось девушке. Если не преодолеть весеннюю рассеянность, то их встреча не будет иметь деловой перспективы.
– Интуиция подсказывает, да и факты… за короткое время… Хижин, это главный редактор, считает, в гибельной статистике может иметь место закономерность, способная привлечь внимание горожан. Но нельзя строить публикации только на слухах, надо искать глубинные корни – социальные или нравственные. Факты, например… Казакевич погиб, можно сказать, под вашими окнами, и никто не видел.
– Погиб… Ну да! А что вы хотели? Ефим Терентьевич логически выстраивал свою жизнь. Иначе не могло произойти. Другое дело – поторопил события. Выходит, сам виноват, хотя при мне мухи не обидел.
– Моя задача проанализировать, а не расследовать. – Леня Мухин почувствовал трепет ее губ, ему хотелось коснуться ее дыхания, окунуться в небесную глубину ее глаз, но шумели на ветру голые ветки, казенные слова разрушали естественное состояние. – Я ждал большего.
– Можно написать обо всем дворе – чем люди живут, о чем говорят… Моя бабушка всех знает, ей доверяют. Вы не смотрите, что она такая строгая, она сплетен не любит. Ефима Терентьевича знает, он весь был на виду. Когда погода хорошая, придет с тросточкой, присядет у столика во дворе – чекушку распивает. Бабка ему слова не скажет, все жалела.
– А сколько ему было?
– Да уж семьдесят давно перевалило, ничто с ним не делалось. Старые люди словно замороженные – военная закалка, что ли.
– Сами то что думаете? С ребятами общаетесь… – При последней фразе в его голосе проскользнула ощутимая зависть. – Может, они виноваты.
– Ну, прямо! Им и так досталось ни за что. Участковый целый месяц цеплялся к Петьке Рябову, а расстались друзьями. Ничего не раскопали, только пыль подняли. Если бы какой маньяк был, так ведь почерк разный. А Борька Пендюхин сам свалился с балкона… Лена Андреева… Да что там говорить, и закономерности нет. Выдумки все – я так думаю.
Действительно, со стороны факты выглядели банальными: старик умер от побоев, Наталью Бунькову с ее соседкой зарезали в пьяном угаре, Лена Андреева отравилась водкой сомнительного качества… Пендюхин свалился с третьего этажа. Это же надо ухитриться – упасть с балкона… Но Анатолий Евгеньевич, умудренный жизнью человек, почувствовал скрытую закономерность, увидел возможность поднять рейтинг газеты, привлек Леню Мухина, рассчитывая на его сообразительность.