Утром, спустившись на Техноложке под землю, стоя в плотной массе дышащих друг другу в затылок безликих фигур, Лолка радовалась. Теперь она женщина, Женщина, «Женщина, ваше величество…» Никто вокруг не замечал, что она изменилась, никто вообще не видел ее, она была просто сгустком, заполняющим пустоту. Но она-то знала, теперь она совсем другая. Ей даже казалось, что и внешне она изменилась, стала более плавной и округлой, наполненной. Она словно держала саму себя в руках, как полную до краев тонкую стеклянную вазу, держала бережно, боясь расплескать. И улыбалась.
Правда, вчера ночью, уже после… уже когда все произошло и закончилось, было не особо весело. Надо было встать и привести себя в порядок, помыться.
– Где у вас ванна или душ, чего-нибудь?
– На Московском, два квартала и направо. Павловские бани.
– Чего? У вас тут что, даже душа нет? А как вы моетесь-то?
– Я ж сказал, в бане. У нас тут только тубзик, по коридору и упрешься, и раковина на кухне. Да, горячей воды тоже нет, колонка.
– Опаньки… А как же мне теперь? – Лолкин голос непроизвольно приобрел некую жалостливость.
Вовчик встал, пошарился в потемках, погремел чем-то, подал ей трехлитровую банку:
– Вот тебе душ. Пошли, колонку зажгу. Не умеешь, поди.
– Не умею.
Потом-то она научилась и колонку зажигать, и стирать мелочь всякую, трусы-носки, в тазу, выставленном на кухонный стол, и мыть голову под краном в раковине, но это уж потом. Привыкла, и это казалось ей в порядке вещей: постельное белье сдавала в прачечную, в баню на Московском ходила по субботам, там кстати была классная парилка, и когда в девяностые баня закрылась, Лолка даже жалела об этом.
Но вот дитё рожать поехала домой к матери. «Куда я с пеленками-распашонками на кухне? А подгузники, кипятить их что ли? А ребенка где мыть? В комнате? Воду туда-сюда каждый день таскать? В Силламяеве квартирёшка хоть и мелкая, однокомнатная, зато с ванной и горячей водой. Ничего, подрастет месяцев до девяти, в Питер вернемся. А пока так. Вовка все равно со своим бизнесом будет сюда каждую неделю ездить. Перекрутимся как-то».
Может, если б тогда не спасовала перед кухонной раковиной и колонкой, не уехала бы в относительно благополучную материну квартиру, Вовчик бы от нее и не ушел. А может, и не в этом дело было. Вот сколько раз он ей говорил, чтоб получила эстонское гражданство, а она все отнекивалась. В гробу она видала его, гражданство это, она, вообще, тут жить не собирается, ей в Питере в кайф. А тут что? Тут болото сплошное, тощища. У них в Силламягах у всех российские паспорта. На хрен эстонские. Еще на курсы ходи, язык изучай, Конституцию. Когда ей ходить? У нее ребенок маленький.
Вовка тогда как раз в «металлический» бизнес втянулся. Там много ребят с ЛИТМО крутилось, все свои, друг друга знают. Возили титан, медь, родину продавали в розницу по мелочи, на то, чтоб вагонами вывозить, средств не хватало, там другие люди были, посерьезнее, но и мелким шустрилам пока жить давали. Вовчик машину с грузом сопровождал, сидел с водилой в кабине, граница, то-се, покупатель, расчет, потом к жене под бочок, к теще на блины. Удобно.
Под Кингисеппом, километров двадцать не доезжая, приметил он на дороге полуприцеп. Брошенный или забытый, или бог его знает, почему стоящий на обочине. По одну сторону шоссе – лес, по другую – поля пустые, травой заросшие. Никакого жилья рядом нет. Он раз мимо той телеги проехал, два… А на третий – подъехал на тягаче, на той самой скании с Лолкиного двора, с Ромкой-Пырой за рулем, они шаланду цмык, подцепили и в Силламяево оттащили, прямо теще под окно. Документы купили, на учет поставили, на эстонские номера. На Лолку оформили задним числом, аж с восемьдесят третьего года, когда у нее еще прописка местная была. Чего там: карточку оформить, в деревянный компьютер сунуть. Заплати и лети. За все про все двести восемьдесят баксов ушло, говно-вопрос.
Все у Лолки было хорошо: девочка подрастала, она вязала дочке кофточки и пинетки, распуская свои еще школьные свитера, муж приезжал каждую неделю на пару дней-ночей, пригонял шаланду полную не кефали, конечно, ясен пень. Нормальное существование. Без катаклизмов. Всяко лучше, чем в школе за копейки балбесам вечные истины вкручивать.
И вот она вернулась в Питер окончательно и бесповоротно, с вещами, новеньким видеомагнитофоном Sony, коробкой кассет с классными фильмами и годовалой Алешкой. Вернулась, чтобы жить долго и счастливо со своим Вовчиком на своих неполных одиннадцати квадратах в коммуналке у Техноложки.
«Долго» продлилось ровно год, а «счастливо» закончилось почти сразу.
Как-то в пятницу Вовка из Эстонии вернулся, и вечером пришли к ним его приятели. На самом деле не приятели никакие, а вот как их назвать, не поймешь. Раньше бы сказали «товарищи по работе». А теперь как? «Товарищи по бизнесу»? Или по-русски – «по делу». Подельники, одним словом, такие же «металлисты», как и Лолкин муж.
Лолка не любила этих сборищ. Сядут, водку разольют, закуску минимальную, чего нашли в их холодильнике или с собой притащили. И вроде бы нормальные мужики, все, между прочим, с высшим образованием, не гопа подзаборная. Пока они о погоде, о природе, в смысле, о бабах, до третьей рюмки – нормальный разговор, вполне себе интеллигентный, а только начнут о работе, – все, переходят на мат, и так с мата не слезая, другими словами не пользуясь абсолютно, до конца вечера и треплются.
Выпив-закусив, о делах своих скорбных покалякав, все уперлись на лестницу курить. А один некурящий, Аркаша, Вовкин друг – на одном факультете учились – остался в комнате с Лолкой. И сразу ей:
– А ты знаешь, что у Вовки твоего баба есть?
Лолка промолчала. Он опять торопливо, стараясь успеть, пока никого рядом:
– Давно уже. Она с нами работает, она, можно сказать его начальница. Шурка Гринфельд. Наш факультет закончила, только раньше, Вовка поступил, она как раз заканчивала. Может у них еще тогда…
Лолка знала, что это правда.
Но вот он зачем ей все это говорит? За такую правду убивать надо. Аркаша, он противный такой: высокий, сутулый, плечи узкие вовнутрь, плешь и очки. Вид такой, будто он грязный, замусоленный. Волосы немытые, свитер вечно вытянутый, носки вязаные, штопаные, ботинки снимет – на весь дом воняют. Говорят, шибко умный, в аспирантуре учился, почти защитился, да бросил, не до диссера, надо бабки сшибать. Гад, гнида, думает, ошарашит ее, расстроит, и сам же утешит, сопли ей утрет. Давно на нее облизывается. Брошенных баб, знамо, где утешают. Сволочь подлая. Вот уже и на тахту к ней поближе пересел.
– Алешка, что там у тебя? Пойдем с Вавой погуляем, – словно не слыша, словно не было ничего сказано, Лолка поднялась, взяла на руки игравшую на полу дочку и ее кудлатую игрушечную собачку, вышла из комнаты.
Куда идти?
Куда уйдешь?
Теперь она знала. Раньше догадывалась. Сразу, как вернулась из Силламяэ, так и поняла. Все стало не так. Нет, Вовчик по-прежнему был заботлив с ними, Алешке всегда привозил что-то из каждой поездки и ей самой, то платье огрского трикотажа, то футболку шикарную дико-розового цвета, то сапоги португальские, кожа тонкая как перчатка, каблучок высокий, то чулки, то лифчик французский. И главное, в размерах никогда не ошибался, все ее тело наизусть знал.
И в постели по-прежнему жаден был до этого ее тела, ненасытен. Лолка тонула в нем, растворялась. Ей даже казалось, она слышит музыку. Где-то совсем далеко, на грани мира. Едва различимо. Но эта музыка, этот ритм, – это и было самым главным. Он, ритм, подчинял ее себе. Топил, заставлял растекаться расплавленным серебром, чтобы сразу вслед за этим, ее, растекшуюся, столкнуть внутрь, в саму себя, слить в сверкающий горячий шар и тут же выплеснуть вверх к несуществующему в высоте небу. А потом и второй раз. А то и третий. Но теперь после всего этого, после такой(!) ночи Вовчик мог пойти «на работу» и вернуться только на следующий день, а то и через два дня. Просто позвонит и скажет, что уезжает, срочное дело. Лолка чувствовала, он врет, не уехал он никуда, он ушел к кому-то, к какой-то….