Ю_Шутова
Чужие зеркала: про людей и нелюдей
© Ю_Шутова, 2023
Скаген
Он снял джезву с конфорки, поболтал в ней ложечкой и повернулся к зеркалу, чтобы побриться. Квартирёшка была так мала, что бриться там, где обычно бреются, было невозможно, тесно, и лужи потом приходилось вытирать на полу. Поэтому зеркало для соответствующего занятия висело над кухонной раковиной.
– Ну, привет, Скаген, – сказал он своему отражению.
Никто не называл его так последние двадцать пять лет, и он сам почти убедил себя, что забыл это школьное прозвище, появившееся классе, кажется, в третьем, когда детям нравится перевёртывать слова, имена и фамилии, чтобы вместо обычных появлялись новые, яркие и непонятные. Прозвище прилипло сразу и тащилось за ним из класса в класс, нелюбимое и неотвязное.
Сел пить кофе, открыл ноут, в почте не было ничего нового, кроме рекламных рассылок, залез в Контакт, потом в Одноклассники – пусто.
– А ты думал, они в очередь к тебе встанут, Скаген.
Неделю назад он поехал в свой родной городок на встречу одноклассников, четверть века все-таки, вроде бы надо повидаться.
«Когда еще? Того и гляди, встречаться будем только на кладбище», – балагурили, обнимаясь, смеялись, не узнавая друг друга. Вернее, не узнавал только он: уехал сразу после выпускного, никогда не возвращался, никого не видал с тех пор. Остальные, оставаясь или вернувшись после армий-институтов домой, как-то пересекались. У кого-то с кем-то были дела, кто-то с кем-то дружил семьями, даже в отпуск, бывало, вместе ездили.
Он стоял на крыльце школы с какими-то незнакомыми опузатевшими, омордатевшими мужиками, они хлопали его по плечу, обнимали, смеялись: «Скаген, заехал-таки в родные пенаты». Он тоже смеялся, вспоминал какие-то школьные шутки – не узнавал никого.
* * *
Выкурил, стоя под форточкой, первую утреннюю сигарету, разогнал дым рукой.
Три года назад или может два он, как многие, увлекся этими сайтами, зарегистрировался и там, и сям, нашел некоторых одноклассников, стал переписываться. Сначала было очень интересно, сам удивлялся: надо же сколько лет никого не искал, не было нужды, а теперь вот пишу даже тем, с кем и не дружил-то особо. Но вскоре понял, что вся жизнь укладывается в два коротких послания: «Ты что? Ты где? А я вот!» Обменялись – всё, больше писать не о чем.
Некоторое время переписывался в телеграфном стиле с Чарли, девчонкой, с которой сидел в десятом на физике и с которой неожиданно для себя стал дружить. Не влюблялся, не ухаживал, не «ходил», как они тогда говорили, а именно дружил с ней.
Физичка рассадила класс, как ей показалось правильным, и он оказался на последней парте с маленькой и верткой Чарли. С ней можно было разговаривать, и книги она читала те же, и музыку крутила такую же как он. Он приносил ей «Альтиста», получая за него «Мастера», а взамен записей «Машины» – «Юнону и Авось». Домой ее провожать не приходилось, жили в одном дворе. И класс, любопытный до всяческих «любовей», как-то проглядел эту дружбу, а может им все равно было, но их не дразнили.
После школы и он, и Чарли уехали поступать и оказались достаточно далеко от своего города, она, правда, гораздо дальше, чем он. Осела где-то на Волге, вышла замуж, потом другой раз и третий.
Но и эта переписка скоро себя исчерпала, остались только дежурные поздравления со всеми подряд праздниками. Он перестал наведываться в соцсети совсем, и удивился, когда вдруг посыпались послания от «девчонок», приглашающие на встречу в честь двадцатипятилетия выпуска. Сразу после Нового Года стали приходить, а встреча – аж в феврале. Заранее приглашали, чтоб время скорректировать планы оставалось. А что тут корректировать? Суббота: утром сел в электричку, вечером обратно, всего и дело. Он долго думал, ехать – не ехать, вот все два месяца и думал.
Вроде бы и надо хоть один раз на всех посмотреть, интересно же. А с другой стороны, чего там делать-то, соберутся чужие для него люди, будут что-то говорить, надо будет им что-то о себе рассказывать. Что? Он всегда все долго обдумывал, хорошо ли будет, правильно ли, может лучше не делать. А когда все-таки решал и делал, потом тоже сомневался, стоило ли. «Ладно, поеду, не понравится – уйду, на вечернюю электричку еще успею», – у него никого не осталось в родном городе, останавливаться было не у кого, а забронировать там гостиницу даже не приходило в голову.
* * *
Небо за окно было чистым, и там, где-то в его глубине, угадывалось солнце, редкая вещь для зимы. Он решил идти на работу пешком, отказавшись от переполненного троллейбуса. Понедельник – еще не лень прогуляться. Вышел на лестницу, чертыхнулся: забыл кепку надеть, голова сразу замерзла, окно на площадке второй год без стекол, но вспоминалось об этом только зимой. Вернулся за кепкой, суеверно посмотрел в зеркало, чтоб спугнуть неудачу. Кепка у него была славная, десять лет назад подарил тогдашний приятель, приторговывавший одеждой для рыбаков и охотников. Сносу ей в прямом смысле не было. «Неубиваемая сволочь», – говорил он гордо.
За эту кепку и зацепился взглядом один из его одноклассников, Термос, вернее тот, кто когда-то был Термосом, они курили на школьном крыльце, заново привыкая друг к другу.
– Ты, Скаген, никак охотник?
– Да-а-а, – потянул он, не зная, что к этому «да» подвесить, утверждение или отрицание. Но товарищ, видимо, и не ждал продолжения, прихватив его плечо, повлек чуть в сторону, быстро что-то втолковывая про прицелы, засидки и, что там еще у охотников бывает. Ему было неинтересно, но он слушал, вставлял, где надо, восхищенное «ого» и понимающее «а как же», пытался почувствовать единение с этим толстоватым мужичком, увидеть в нем Термоса, и не мог, не видел.
Порядком намерзнувшись у дверей школы и решив, что все, кто хотел, пришли, двинулись в кафе. Кафе было «свое», то ли хозяином, то ли директором его был Стаська Киндинов, когда-то повернутый на рокмузыке подросток, нынче солидный поседевший дядька, но судя по фоткам в Контакте, до сих не выпускающий гитару из рук.
Вот там-то, в кафе, где все они расселись в полутемном подвальчике: «А помнишь в восьмом…? Не, а этот тогда… А она, где она сейчас?», он и позабыл свою неубиваемую. Или выпала из рукава куртки, а он и не вспомнил, уходя, или положил рядом, отвернулся и забыл. Только вернулся в Город без шапки, и чувствовал за собой вину, будто предал, если не друга давнего, то вроде как зверька домашнего, прожившего рядом много лет. И утром, рука, привычно протянутая за кепкой, зависала на полпути, и чувство утраты и досады острой ледышкой поворачивалось в животе: «Безмозглон чертов, лучше бы вообще в этот кабак не ходил, поехал бы сразу домой».
С холода в душном, надышанном зальчике он сразу выпил рюмку водки и сразу же как-то согрелся – стал добрее к этим забытым и в общем-то совсем ему не интересным людям: к этим обрюзгшим мужикам, к этим женщинам с подвисающими подбородками, рояльными ногами и колонными торсами, затянутыми в крупноцветочные платья.
В его классе были две рыжие девчонки, Лариса и Марина. Лариса пришла к ним в девятом, высокая, стройная «художница», в смысле занималась художественной гимнастикой, длинные волосы цвета ржавчины или старой меди, такие же глаза. На нее засматривались все старшеклассники, он тоже, но дальше эстетического любования не пошел. Марина же была с ними с первого класса, нескладная девочка с бледной, быстро красневшей на солнце кожей, блеклорыжей лохматой головой, получившая сполна дразнилок по программе «Рыжая-бесстыжая», смирившаяся с ними, тихая, незаметная. Вот между Ларисой и Мариной и усадил его Стаська, по-хозяйски расставляя на заваленном всяческой едой столе бутылки, хвастая солеными огурчиками: «Сами прямо здесь солим» и шашлыками: «Баранину у татар беру, они для меня специально барашка режут».