Алексей Певчев: Послевоенное московское поколение – это вообще особая тема. И интерес к криминальной романтике – тоже. Очень многие в то время имели и непосредственно криминальный опыт. Вспомним песню Высоцкого «Баллада о детстве» – там очень хорошо все это отображено. Соответственно, в подобных условиях нужно было выживать, а в каких-то случаях – даже пытаться интегрироваться в ту среду. При этом не обязательно становиться ее частью. Но не запечатлеть атмосферу блатной романтики, вкрапленную в конкретное время, для такого большого мастера слова, как Высоцкий, было бы глупо. Тем более что он сам был непосредственным свидетелем этой эпохи и отлично знал все ее реалии.
Блатная романтика вообще могла считаться некой альтернативой скучной официальной казенщине. Да, отовсюду пропагандировали трудовые подвиги героев-полярников, летчиков, геологов и шахтеров-стахановцев. Но едва ли этих героических личностей можно было вот так запросто застать в простых московских дворах! Они красовались где-то там: в кадрах кинохроники, на трибунах съездов. Думаю, если бы условный арктический летчик с орденом Ленина на груди собирал во дворе пацанов и рассказывал про геройские будни Заполярья может, гораздо реже получалось бы так, как пел Высоцкий годы спустя:
Сперва играли в фантики в пристенок с крохоборами,И вот ушли романтики из подворотен ворами…Летчиков на все подворотни не хватало! Да, видимо, и не особо они туда стремились… А вот крохоборов, мелкой шпаны разного рода, играющей с пацанами в ножички или в пристенок на деньги в послевоенной Москве водилось с лихвой!
Геннадий Норд: Милиция сразу после войны, в 1946–1947 годах, в Москве отчаянно пыталась совладать с разросшейся преступностью, но воровское начало было, увы, возведено широкими пацанскими массами чуть ли не в доблесть. А Высоцкий воспитывался во дворе именно в то время!
Картинно-лубочные примеры нового советского человека, который неуклонно следует принципам социалистического общежития в голодной послевоенной Москве воспринимались несколько со скрипом. Гораздо активнее в ходу были «понятия» – некий негласный кодекс криминальной субкультуры.
Григорий Потоцкий: В советское время литературу преподавали неплохо, но это была именно пролетарская литература, соцреализм. Мировые нравственно-назидательные произведения, особенно с христианскими мотивами, были под спудом. Советскому человеку надо было заново понимать, что такое честь, личное достоинство, – и «моральный кодекс строителя коммунизма» едва ли мог с этим справиться! Поэтому, как ни парадоксально, может быть, те люди, которые жили в то время «по понятиям», – они и были тогда самыми порядочными. Как минимум, не кривили душой и не приспосабливались! И с ними можно было иметь дело: они презирали подлость, трусость, малодушие, неискренность, конформизм. Были открытыми, честными, верными данному слову. Может быть, именно поэтому Высоцкий в своих ранних песнях и выражал философию этих людей. Такое впечатление, что другого способа борьбы с той косной чиновничьей средой, которая властвовала тогда в культуре, с этим всеобщим лицемерием, просто не было.
Если думаете, что известный скульптор Потоцкий имеет в виду «понятия социалистического коллективизма» или еще что-то подобное, то спешу вас разочаровать. Речь идет именно о так называемых «криминальных понятиях»!
Григорий Потоцкий: Когда я учился в пятом классе, то думал: кем же хочу стать? Решил для себя так: если у меня откроется на то талант, буду художником! А если нет, то уйду в криминальную среду, стану бандитом. Хотя я никогда не дрался, не слыл хулиганом. Спросите – почему такой странный выбор? Просто я считал, что только вольные художники и бандиты являются свободными людьми. Остальные – все несвободны!
Возможно, именно желание этой самой «свободы» побудило Высоцкого не избегать криминальной романтики, а по возможности ее пристально изучать, фиксировать в своем творческом видении мира.
Детское восприятие многих явлений – в том числе драки «стенка на стенку», умение защитить себя и друзей, и все прочие «законы» городской шпаны – очень яркое. И у большинства людей оно лишь несколько тускнеет, но никогда полностью не уходит с течением лет. Можно вспомнить «компании на Большом Каретном», о которых у Высоцкого-юноши остались романтические воспоминания и «бедовые» строчки: «Где твои семнадцать лет?.. А где твой черный пистолет?..» Можно – другие компании, где остался этот незыблемый принцип московской шпаны: «свои-чужие».
Сергей Жильцов: После Большого Каретного были компании у Епифанцева. То есть Высоцкий все время по дворовому принципу кучковался. И даже когда он попал в театр к Любимову, то у них там тоже сложилась подобная компания из нескольких человек: Смехов, Золотухин, Кошман, Епифанцев… Они все время вместе держались! Высоцкий – человек коллективный. Я думаю, что он не изменился в этом смысле к концу жизни. У него все это осталось именно из детства – когда складывался определенный уличный круг. Который не подразумевает жмотовства всякого, снобизма, обмана друзей и так далее.
Важно, что дворовое воспитание в обязательном порядке подразумевало некую отвагу, силу духа – не на словах, а реальную. Необходимость действия, доказывающего, кто ты есть по жизни, чего ты реально стоишь. В какой-то мере это не могло не отразиться и на общем мироощущении молодого Высоцкого.
Геннадий Норд: Высоцкий был маленького роста, довольно щуплый – в той же компании мальчишек должен был все время доказывать собственную доблесть, силу, смелость. У меня ведь в этом плане – все то же самое было. С детства у меня очки – поэтому и дразнили «очкариком», считали, что я не способен подраться или в футбол поиграть. И мне приходилось и во дворе, и в школе всем постоянно доказывать обратное! Если, допустим, кто-то обижал девочку, то я мог, даже не будучи с ней знаком, вступиться за нее и отчаянно полезть в драку. И даже не из-за того, что мне стало жалко эту девочку, а просто чтобы доказать всем – и себе самому прежде всего, – что я не трус, не хлюпик, не «очкарик»!
Высоцкому, возможно, по молодости тоже хотелось доказать многое: и себе, и окружающим. Он, по воспоминаниям, всегда являлся неформальным лидером. А тут – для дворовой-то компании! – не только физическую силу нужно иметь. Которую, кстати, он в себе неуклонно развивал: очень многие отмечают его удивительную физическую форму.
Валерий Иванов-Таганский: Среди актеров Театра на Таганке у Высоцкого была чуть ли не самая лучшая физическая подготовка: он был этаким крепышом – жилистым и сбитым. Легко отжимался от пола 40 раз, даже мог сделать стойку на одной руке, что далеко не каждому спортсмену под силу!
Но одной физической силы для безусловного лидерства было явно недостаточно. Требовалась еще и некая психическая сила, если так можно назвать тот моральный авторитет, что зарабатывал юный Володя Высоцкий среди своих друзей.
Сергей Казначеев: Я думаю, в своих ранних произведениях Высоцкий выражал некую хулиганскую идею этаких полукриминальных понятий – причем вполне сознательно. Отчасти сказывались и личные комплексы: малый рост, непрезентабельная – чего уж скрывать! – внешность, сипатый голос. Со временем к его хриплому крику привыкли. Эта манера исполнения даже стала очень модной!
Но, думаю, со временем Высоцкого даже больше начала заботить не выправка собственного имиджа, а чисто художественные задачи. Тематика, которую он отображал в своих ранних песнях, помогала ему создать совершенно новый психологический тип лирического героя: этакого настоящего рыцаря, борца за правду и справедливость. И при этом – начисто лишенного сусальной правильности, коей так любила награждать разного рода примерных передовиков производства официальная пропаганда того времени.