Объявили посадку, и на прощанье я попросил сфотографироваться с Вольфом Григорьевичем на память.
Теперь эти чёрно-белые фотографии 1964 года являются для меня своеобразной реликвией, и я храню их всегда возле себя. А иногда, в трудные минуты, произношу слова: «Со мной Мессинг!»
И представьте себе, они мне помогают найти выход из тяжёлой ситуации…
Последняя встреча с Мессингом
Прошли пять лет после той встречи с Мессингом в Ашхабаде. Я окончил Ленинградскую консерваторию и уже работал режиссёром в Останкине на Центральном телевидении. Проезжая по Москве, я увидел афиши, которые приглашали посетить «Психологические опыты» Вольфа Мессинга на сцене Таганского летнего сада. Я пошёл на выступление Вольфа Григорьевича с надеждой на встречу с ним. Помню, в зрительном зале рядом со мной сидел Юрий Никулин, который, видимо, тоже был знаком с Мессингом. Перед началом было объявление ведущей с просьбой к друзьям и знакомым Вольфа Григорьевича не передавать на сцену письменных заданий, как это обычно делают обычные зрители. Тут я увидел, как Юрий Владимирович Никулин разорвал несколько записок, которые ранее держал в руках. Я не стал признаваться ему в своём давнем знакомстве с Мессингом, а терпеливо ждал окончания сеансов по разгадыванию очень сложных заданий, чтобы пойти за кулисы. В тот вечер Вольф Григорьевич работал в зале с большим нервным напряжением, даже иногда ругал очередного вопрошателя за то, что тот отвлекался и думал о другом. Ещё я заметил, как Мессинг с трудом двигался между рядами, а ведь я хорошо знал, когда и где он получил хронический ревматизм ног. Мы сидели, общаясь, с Никулиным на последнем ряду, и Вольф Григорьевич меня не увидел – думаю, опасался отвлечься от задания. После окончания выступления я с помощью своего телевизионного удостоверения пробрался за кулисы и нашел гримёрную Мессинга. Только я приоткрыл дверь, ещё не успев войти, только показалось мое усатое и бородатое лицо – я тогда носил усы и бородку, – сразу, как выстрел, услышал свою фамилию: «Атаханов! Алик, ты?» Нет, вы представьте себе старую гримёрку с плохим освещением, в которой в потёртом кресле возле стола сидит сильно утомлённый человек. Левую руку он положил на стол и, склонив седую голову, почти дремал. И тут появляюсь я – через 5 лет, абсолютно не похожий на того ашхабадского студента Алика, да и фамилия моя довольно необычная, не Иванов – а он сразу «Атаханов!» Вот какая гениальная память была у Вольфа Григорьевича Мессинга.
Я подошёл и двумя руками прикоснулся к его правой ладони, даже хотел склонить перед ним колени, но тут же, угадав мое желание, он указал мне на рядом стоящий стул. «Ну, как ты живёшь? Поёшь?» – «Нет, Вольф Григорьевич, я всё-таки стал режиссёром и сейчас работаю на телевидении. И, как я мечтал, мой отец в Ашхабаде увидел нашу фамилию в титрах моей передачи!» – «Нет, нет, Алик, ты должен петь! Помнишь, что я тебе тогда говорил?» – «Да, да, конечно, я пою, и очень часто мне приходится артистам, которых я снимаю в передачах, показывать своим голосом, как с нужной интонацией исполнять песню». – «Ну, хорошо, я верю тебе, продолжай так же…. Только сейчас, прости, я очень устал… Ты же знаешь мой адрес, приходи, я буду рад…» Я поклонился и ушёл из этой мрачной комнаты. На душе было очень грустно от этой последней встречи с моим кумиром Вольфом Григорьевичем Мессингом.
Глава 2
Московская государственная консерватория имени П.И. Чайковского. 1964 г
Ура! Я не тенор, а баритон!
После незабываемого общения с Вольфом Мессингом я серьезно задумался о его словах по поводу пения на профессиональной сцене оперных театров. Получив диплом об окончании музыкального училища по специальности солист-вокалист, я постоянно держал в мыслях напутствие Мессинга. Поэтому я решил ехать в Москву поступать в консерваторию. Тем более что моего возвращения давно ждали мои родные – мама и бабушка Евдокия Ивановна. В Москве сразу же я взял все необходимые для поступления документы и приехал на улицу Герцена. Поклонился памятнику Петру Ильичу Чайковскому с мыслями: «Я от Вольфа Мессинга, Пётр Ильич, приехал». Затем нашёл заведующего кафедрой вокального отделения консерватории Гуго Ионатановича Тица. Он спросил, по какому направлению меня учили в туркменском училище. Я сказал, что закончил училище у педагога Бяшима Артыкова – солиста оперы, лирического тенора. Вот он меня все годы и вёл в этом вокальном направлении. Тогда Гуга Ионатанович посоветовал мне поступать с исполнением на экзамене арии Ленского из оперы «Евгений Онегин» П.И. Чайковского и ещё спеть любой теноровый романс. И когда я перед солидной московской комиссией исполнял эти произведения, то, конечно, по привычке к выступлениям на эстраде вёл себя артистично, как на оперном спектакле, а не стоял у рояля, сложив руки. Члены комиссии, слушая моё исполнение, улыбались и часто перешёптывались. В общем, приняли меня. Но что самое удивительное – после моего зачисления, я ещё раз вспомнил слова Мессинга, когда знаменитый консерваторский фониатр, проверяя мои голосовые данные и ставя на медицинский учёт, сказал: «Кто написал в вашей экзаменационной карточке, что вы, молодой человек, тенор?! Вы, батенька, совсем не тенор, у вас толстые, крепкие голосовые связки – прямо, можно сказать, шаляпинское горло! А в карточке написано тенор, это неправильно, пойте спокойно баритоном!»
Я, конечно, был потрясён таким выводом профессора Петрова по поводу моего голоса. Он много лет занимался всеми солистами Большого театра и имел огромный опыт. Как тут не вспомнить было Вольфа Григорьевича! Я вышел из кабинета и побежал по лестнице к выходу из консерватории, выкрикивая: «Ура, я не тенор – я баритон! Буду петь только баритоном!» Но, возможность петь баритональные партии наступила для меня не очень скоро. На первом курсе в основном занимались «арпеджио» – распевкой и учили вокализы плюс множество теоретических занятий. Было очень скучно без концертных выступлений, и, узнав из газет о вновь открывшемся факультете музыкальной режиссуры в Ленинградской госконсерватории имени Н.А. Римского-Корсакова, я поехал туда.
Ленинградская государственная консерватория имени Н.А. Римского-Корсакова
Поступать надо наверняка…
Когда я сообщил Гуго Ионатановичу о своём решении уйти с вокального факультета, он сказал: «Вообще, ты поступаешь, как предатель, и не только по отношению к нашему факультету, но и к своему дарованию – голосу. Напрасно, очень жаль». Но он не знал, что я прочитал в газете и о том, что на факультете музыкальной режиссуры набирают курс народные артисты СССР Роман Тихомиров, Евгений Соковнин, главные режиссёры Ленинградского и Московского оперных театров. Ведь в этом я увидел появившуюся возможность исполнить свою цель в жизни – стать, как отец, режиссёром.
И вот я в Ленинграде. В этом прекрасном городе, где каждая улица и почти каждый дом отмечены памятными досками о живших здесь мировых знаменитостях-композиторах, художниках, архитекторах… Мне очень повезло с родственниками, их было много не только в Средней Азии по линии моего отца, но и по всей России от мамы Марии Николаевны. В Ленинграде оказались две мои двоюродные сестры, которые приняли меня на время поступления в консерваторию. Но дело было в том, что я приехал за 3 месяца до начала сдачи приёмных экзаменов и сделал это не случайно. Придя в консерваторию – этот храм музыкального искусства, – я познакомился с первокурсниками факультета режиссуры и узнал, что актёрское мастерство у них ведёт известный режиссёр музыкальных фильмов Ян Борисович Фрид, который когда-то работал у моего отца в Туркмении вторым режиссёром на одной из кинокартин. На киностудии «Ленфильм» я разыскал Яна Борисовича. Он сразу назвал меня «Атаханов-младший», оценив моё огромное желание стать режиссёром. После небольшого разговора Ян Борисович посоветовал обратиться к ректору консерватории Павлу Алексеевичу Серебрякову, известному в те времена пианисту. Несколько дней я ходил к нему на приём, чтобы добиться разрешения посещать все занятия первокурсников режиссёрского факультета в качестве вольнослушателя. Я поклялся профессору Серебрякову сидеть на занятиях тихо, как мышка, не задавая никаких вопросов преподавателям во время лекций.