Стихи для детей
Майский парадПионерские кострыБыл месяц майЖелезные солдатыПисьмо в 41-й(без вести пропавшему солдату)
Георгий Гардин
г. Москва
22 Июня
Ветераны
Граница. 1941 год
Брестская крепость
Александр Голозубов
г. Нижневартовск
Возвращение сына с войны
Рассказ солдата
Александр Заблоцкий
г. Москва
Длинный день 20 августа 1945 года
Сегодняшний день был длинным: утром завтракали, потом ходили в лес за хворостом, потом в магазин за хлебом, потом готовили обед и обедали, а после обеда Людмилка отказалась идти спать, и тётя Тоня читала ей книжку про Буратино.
Сейчас Людмилка сидела за столом, качала ножкой и на полдник ела белый хлеб, запивая его молоком. Тетя Тоня сидела за столом напротив и сердилась, обхватив ладонями стакан с жидким остывающим чаем.
– Ну что за неслух, – ворчала она. – Сколько надо говорить, чтобы сидела за едой смирно. А тебе – как об стенку горох. Так и егозишь, так и егозишь.
Людмилка еле сдерживала улыбку: она знала, что тётя Тоня сердится не по правде, а понарошку, и сейчас начнётся интересное. В самом деле, поворчав ещё, тётя Тоня начала:
И обе рассмеялись, а Людмилка села прямо, как струнка, и спокойно. Она любила тётю Тоню – жену папиного брата дяди Кости. Папа был герой: уже на второй день войны он ушёл добровольцем в военкомат, а оттуда – на фронт. А через неделю мобилизовали маму, она работала врачом в санатории и была военнообязанной, и тоже героем. А ещё через несколько дней мобилизовали дядю Костю. Людмилка осталась в доме с тетей Тоней и братом Вовкой. Год назад тому исполнилось восемнадцать и его тоже загребли на фронт. Именно «загребли», а не мобилизовали. Так говорила тётя Тоня, но когда Людмилка сказала как-то двоюродной сестре Галке взрослым голосом: «Вот уж и мальчонку загребли, не пожалели», тётя Тоня почему-то испугалась и крикнула на неё: «Что говоришь-то? Не загребли, а мобилизовали Родину защищать!». Но Людмилка запомнила и, играя с куклой Машей, рассказывала ей: «Папу, маму и дядю Костю мобилизовали Родину защищать, а Вовку на фронт загребли, мальчонку».
Людмилка часто вспоминала Вовку… Как он щекотал и будил её по воскресеньям, как втайне от тёти Тони угощал её изюмом, который приносил из пекарни, где он работал. Когда тётя Тоня в первый раз увидела это, она отобрала изюм и выбросила его в помойную яму, сказавши: «Чтоб я этого больше не видела!». Она больше и не видела.
А маму и папу Людмилка не помнила. Правда, тётя Тоня часто вынимала довоенные фотографии и, показывая их Людмилке, говорила: «Смотри, смотри какие они у тебя красивые».
Людмилка была теперь самой богатой в посёлке (так говорили ей её двоюродные сёстры Галка и Валя), потому что мама её была офицером Красной Армии, капитаном медицинской службы, и присылала ей аттестат. Получив аттестат, тётя Тоня надевала свою самую лучшую кофту и уезжала куда-то почти на целый день, а к вечеру привозила Людмилке много чего вкусного.
И сейчас Людмилка ела белый хлеб с вкусной хрустящей корочкой, совсем не такой, который по средам и субботам привозил в магазин около керосиновой лавки дядя Егор. С раннего утра мальчишки и девочки дежурили на шоссе, выглядывая, когда появится запряженная в повозку рыжая Зорька и «водитель кобылы» (так называл себя дядя Егор), и, завидев их, бежали к матерям к магазину с криками: «Едет! Едет!». Запах свежего хлеба разносился по всему посёлку. Подъехав к магазину, дядя Егор, стуча по полу тёмной деревяшкой, похожей на перевернутую бутылку и заменявшей ему ногу, носил в магазин лотки с буханками черного хлеба, а потом усаживался на телегу и сворачивал «цигарку» – кулёк из газетной бумаги, наполненный махоркой.
Продавщица тетя Зина, поставив на одну чашку весов набор гирек, резала большим и страшным ножом буханки, кромсала довески, доводя чашки весов до равновесия, и сметала крошки в лоток, стоявший под столом.
Пока матери получали хлеб, дети обступали дядю Егора, и кто-то смелый спрашивал: «Дядя Егор, а где твоя нога?». А дядя Егор с расстановкой отвечал всегда одно и то же: «Потерял на гражданской… вот…».
Людмилке очень хотелось найти потерянную ногу дяди Егора. Тем более, что она знала, где он потерял её: на Гражданской улице в конце посёлка. Даже сегодня, когда они с тётей Тоней ходили в лес за хворостом, и проходили по Гражданской, она отбежала от тёти Тони, осмотрела всю канаву, идущую вдоль улицы, и поворошила палкой кучу мусора на углу, на что тётя Тоня заворчала: «Ну что тебя всё в грязь тянет? Не отмоешь тебя, а мыло-то – по карточкам». Ноги дяди Егора не было, и Людмилка как всегда подумала, что ногу унесли в лес волки, но надежды найти её в другой раз не потеряла.
Хворост был нужен для растопки печки, и, помогая тете Тоне, Людмилка спросила:
– А хворост, потому что эти ветки больные, хворые?
– Ну да, – согласилась тётя Тоня. – Здоровые ветки не ломай, пусть растут.
– Значит, всех больных надо сжигать?
– Ну что ты опять говоришь, – вскинулась тётя Тоня. – Не хворые, не больные они, а никакие. А больных или раненных лечить надо, как твоя мама делает. Умная стала ты больно…
Людмилка это и сама знала.
Иногда Людмилка ела магазинный хлеб и удивлялась: он так приятно пахнул, когда Зорька подъезжала к магазину, но на вкус он был сырым и кислым и противно пахнул керосином. Это было от того, что в пекарне не было масла, а формы, чтоб к ним не приставали буханки, надо было чем-нибудь смазывать – так говорила тётя Люся, которая знала всё, что делалось в посёлке.
А сейчас Людмилка, сидя за столом, вдруг услышала торопливые шаги на крыльце; тотчас же, без стука, распахнулась дверь, и тётя Люся с порога прокричала, задыхаясь:
– Вова с фронта пришёл!
Людмилка спрыгнула со стула:
– Где он? Где?
И тётя Люся торопливо и сбивчиво начала рассказывать, как шла она из горисполкома и около военкомата увидела демобилизованных солдат и среди них Вову, как крикнул он ей, что сейчас получат они документы и пойдут домой. «Весёлый, здоровый, не худой совсем…».
Тётя Тоня засуетилась:
– Надо собрать что-нибудь к столу… А ты, Людмилка, иди к калитке и встречай солдата!
Людмилка побежала в сад и стала собирать букет для встречи: она видела в кино, которое по субботам привозили в клуб, что солдат встречают цветами. Цветов было много – золотые шары, любимые и красивые. Собрав букет, Людмилка подошла к калитке, оглянулась на дом и, поняв, что тёте Тоне не до неё, вытащила спрятанную в траве палку и скинула ею крючок на калитке, который тётя Тоня специально устроила высоко, чтобы Людмилка не достала, а палку снова спрятала в траве. Она вышла на улицу и стала высматривать Вовку. Его всё не было. Солнце уже спряталось за дом Бабаевых, а на улице было пусто. Медленно, оглядываясь, Людмилка дошла до уличного поворота и увидела тётю Зою.
– Солдата с войны ждёшь? – спросила тётя Зоя и сама же продолжила. – Как же дождёшься его, шалопая. На поляне с мальчишками в футбол гоняет. Дела нет, что родные ждут. Тьфу! – и прошла дальше.
Людмилка заплакала, но плакать дальше почему-то не хотелось, хотя было обидно за себя и за Вовку тоже. Не шалопай он, просто весёлый и в футбол давно не играл: на войне нет футбола. Потом снова обиделась, хотела выбросить букет, но пожалела, и вдруг ноги сами понесли её к поляне. Было страшно: вдруг тётя Тоня заругается, но ничего поделать с собой Людмилка не могла. Уже на подходе к поляне Людмилка услышала азартные крики: «Пасуй… Куда бьёшь, дурак?… Дай мне!.. Офигел совсем…» и многое другое. Людмилка хотела сразу заткнуть уши, как велела ей в таких случаях тётя Тоня, но выйдя на поляну, увидела Вовку. В чёрных сапогах, в зелёных солдатских штанах и нижней белой рубахе он был в самой гуще игры, Людмилка следила за ним с восторгом и вскоре увидела, как он, оттолкнув Генку, качнулся из стороны в сторону и, обманув этим вратаря Славку, неторопливо и со смаком катнул мяч в пространство между пеньком и кирпичом, заменяющими футболистам штанги ворот.